Лариса Шкатула - Последняя аристократка
Вообще-то никакого враждебного чувства Рукосуев к Поплавскому не испытывал. Врач ошибался, а за ошибки нужно платить. Ощутимого вреда советской власти он не нанес, потому капитан и предложил для него минимум: восемь лет.
Он дал на подпись арестованному протокол, а когда тот подписал его, вызвал охранника и отправил его в камеру. Этот Поплавский так странно на него влиял, что капитану в какой-то момент ни с того ни с сего захотелось сделать что-нибудь хорошее: или самому Яну Георгиевичу или всему советскому народу…
А поскольку прежде такого желания у него не возникало, Рукосуев чувствовал себя очень неуютно: пойди только на поводу у такого нового и странного чувства, как тебя тут же упекут в дурку. Дурдом то есть… А то и на нары. Доказывай потом, что ты не верблюд! А хорошее Рукосуев и так сделал, когда подписал врачу восемь лет. Ведь мог бы и двадцать пять…
***Ян лежал на нарах и даже через плотно прикрытые веки чувствовал свет никогда не выключавшейся лампочки. Соседи по камере что-то пытались у него спрашивать, но он лишь невнятно буркнул в ответ. Его оставили в покое. Не всем хочется говорить, попав в такое место. Слегка раздражало только нытье какого-то плюгавого мужичка, который все повторял:
— Это какая-то ерунда! Это глупость, не побоюсь это сказать! Меня никто не хочет слушать. А ведь что я придумал: в свои "подельники" записал всех друзей, родственников, знакомых. Любой трезвомыслящий человек поймет, что такого быть не может, это просто нонсенс. Иначе, откуда столько злопыхателей и антисоветчиков! Сорок человек, взятых подряд, и все шпионы? Они поймут: я здесь не при чем… Если бы все так делали, арестам давно бы пришел конец! Ведь всех-то не арестуешь!
"Дурак! — вяло думал Ян. — И трус. На него прикрикнули: выдавай сообщников, вот он и писал все фамилии, что на ум приходили. Только своя шкура его волновала, а не желание прекратить аресты…"
"Он — дурак, — насмешливо заметил его внутренний голос, — а ты, выходит, умный. Смертника изображаешь. Вот стрельнут тебя в затылок, и дело с концом!"
"Следователь сказал — восемь лет".
"А восемь лет — мало? Когда ты выйдешь на свободу, тебе исполнится сорок один год, а твоей дочери Варваре — семнадцать!"
Нарисованная картина, прямо скажем, впечатляла. Следователь верно говорил, что Ян повторяет слова, которые слышал от кого-то. На самом деле так и было. То есть во время сеанса гипноза один из высокопоставленных чиновников, курировавших сельское хозяйство, жаловался, что приходится "слушать этого дурака". Мол, выходит порочный круг: сделаешь, как он советует, наверняка ничего не выйдет. Урожай погубишь, а с кого спросят? С тебя! Начнешь на Лысенко ссылаться, скажут, не так понял, не то сделал, учение гения извратил преступной халатностью. Не сделаешь, как предписано, скажут, вредитель. "Кому поверят в первую очередь: мне или этому аферисту?"
Ян на слово чиновнику не поверил. Кое-что сам почитал, кое о чем у специалистов поинтересовался. А когда узнал, что Лысенко выступает против генетики, которую Ян считал наукой будущего, и вовсе потерял к псевдоученому всякое уважение…
Теперь из-за этого горлопана он лишился семьи, а может быть, и жизни. За восемь лет столько воды утечет. Он чуть было не рванулся к двери, чтобы стучать и звать следователя, и требовать, чтобы его вызвали, он все расскажет и признает свою ошибку.
Но тут же понял, что эта его слабость ни к чему не приведет, и надо было думать раньше, а не относиться к внутреннему сигналу тревоги спустя рукава…
Как смогут жить без него жена и дочь? Ему вдруг до боли захотелось увидеть их родные лица. Ян расслабился и стал представлять себе лицо жены. И почти тут же увидел её, сидящую у маленького откидного столика в купе вагона.
Таня сидела, привычно подперев щеку рукой, и о чем-то сосредоточенно размышляла.
— Танюшка! — мысленно позвал её Ян и увидел, как она встрепенулась, огляделась и неуверенно позвала:
— Янек?
Когда-то давно, когда они встретились и полюбили друг друга, Таня могла проделывать такие штуки, которые не всегда получались и у Яна. После перенесенного тифа, — она, по словам врачей, побывала по другую сторону жизни, — с девушкой начали происходить чудеса. Она приобрела способности, о которых прежде и не подозревала: стала видеть на расстоянии, сквозь стены, с закрытыми глазами читать письма, не распечатывая их.
Но когда Таня родила дочь Варвару, она сделалась самой обыкновенной женщиной, как будто эти способности природа отпустила ей лишь на небольшой срок.
Ян не печалился.
— Два урода в одной семье — это чересчур! — смеялся он.
Таня окончила мединститут, и Головин опять предложил ей работу в своей лаборатории. Даже лишившаяся своих феноменальных способностей, Таня была находкой для науки, потому что не только могла всю себя отдавать работе, но и находить оригинальные решения для многих задач, которые лаборатория перед собой ставила.
А совсем недавно она создала уникальные методики, позволяющие совершенствовать природные способности человека. Только закрытость разработок лаборатории не позволила ознакомить с её изобретениями ученых педагогов, которые, вне сомнений, очень в них нуждались.
Кстати, у таких незаурядных родителей рос вполне обычный средний ребенок — жизнерадостная смешливая толстушка. И отец, и мать, впрочем, любили её ничуть не меньше, чем если бы она была вундеркиндом…
Кому могло помешать, что Ян так счастлив в жизни? Увы, этот риторический вопрос задавать было некому. Ян не заметил, как потеряв "картинку" с видом жены, попытался увидеть ещё и дочь, но Варя или спала, или он чересчур устал от всех треволнений.
Проснулся Ян под утро оттого, что услышал, как на нижних нарах чуть слышно шептались. Он невольно прислушался.
— Моя мать — старушка героическая, — гордился чей-то голос. — Хоть из-за матери меня взяли, я зла на неё не держу. У нас в роду Иуды никогда не было. И не будет. Чекисты с нею неделю бились, ничего не смогли добиться. Со мной она ничем не делилась, как чувствовала.
Хозяин голоса тяжело вздохнул и завозился на нарах.
— Тебе, говорила она, Игорь, такое знать вовсе ни к чему. Знание это погубить может. Я свое уже пожила, не боюсь за веру жизнь отдать. Перед богом стану ответ держать, а не перед нехристями… Только мне все равно от лагеря не уйти. Какая это статья, я не помню, но там есть такой пункт — за недоносительство…
— А чего они от вас хотели-то? — нетерпеливо поинтересовался другой голос.
— Митрополит Исидор, может, ты слышал, бежал из ссылки. Сейчас он уже в Финляндии.
