Розалин Майлз - Девственница
— Сир, если вы позволите мне оставить двор… позаботиться о своих поместьях, вашем щедром даре…
Я уехала в тот же день. Знала ли я, как сильно изменится мир, как сильно изменится к худшему, прежде чем я снова окажусь при дворе? И что мне больше никогда-никогда не суждено видеть Эдуарда?
Я знала так мало — да и откуда в моей сельской глуши было узнать, что происходит? Скоро, очень скоро мои страхи подтвердились самым ужасным образом. Сперва сообщили, что Эдуард оправился от оспы и снова в добром здравии. Мало того, он проехал по лондонским улицам в полном вооружении, а затем бился на ристалище, как в лучшие свои дни. Однако за новым, здоровым фасадом сохранялась его хрупкость. В ноябре у него появился спутник, теперь уже до конца жизни — сильный кашель, который тряс его днем и ночью. Семена гнили глубоко укоренились в его легких. Больно было смотреть, как содрогается его тело; теперь он постоянно держал одно плечо выше другого.
Узнав об этом, я сменила ежедневные молитвы на ежечасные. Однако самое страшное было впереди. «Сейчас мы знаем, чего хочет король, или по крайней мере опасаемся, — писал мне Сесил, теперь сэр Вильям, посвященный за заслуги в рыцари; когда я оставила двор, именно он стал моими глазами и ушами. — Его главное и единственное желание — спасти королевство от папизма и власти Рима. Посему он разбирает вопрос о престолонаследии, кто должен править после него».
О престолонаследии? Если Эдуард умрет, следующая наследница — Мария. Мария — на троне? Она — женщина, это немыслимо.
Однако если не Мария, то значит — другая женщина?
Если Эдуард умрет, значит, сам Господь помыслил немыслимое, мало того, указал нам.
Если Эдуард умрет…
Когда безболезненное знание — «мы все умрем» превратилось для Эдуарда в «я умру и умру раньше, чем сумею произвести наследника, которого ждет Англия» — столь неотвратимое, что все его поступки обрели исступленность закусившего удила жеребца, мчащегося тем быстрее, чем ближе разверзшаяся впереди тьма?
В Хэтфилдском одиночестве я постоянно размышляла над этим. Насколько болен Эдуард? Бодрые заверения двора были полны притворства и не внушали никакого доверия. Однако даже если Эдуард болен смертельно, не станет же он вопреки воле короля, нашего отца, менять установленный порядок наследования? А если станет, то как? Конечно, всякий мужчина предпочтет наследнице наследника — пусть ленивого, невежественного и порочного, лишь бы то была не Мария, не я и не кто-нибудь из нас — главное, чтоб у него было то, что делает мужчин мужчинами. Но нет таких, нет! Ведь после Марии и меня идет опять-таки женщина, дочь младшей сестры отца, мать Джейн и Екатерины. Следующая претендентка по крови — а в глазах католиков единственная законная претендентка — это малолетняя Мария, маленькая королева Шотландская, которую в настоящую минуту воспитывают во всех католических мерзостях французского двора, — она не может стать наследницей. И не станет.
Меня кидало из стороны в сторону, как перышко на бурных волнах. Как-то в ноябре, после ночи мучительных раздумий, я приняла решение. Надо увидеться с королем. Писать ему и просить дозволения вернуться я не решалась — была уверена, что Нортемберленд мне откажет. Поэтому я послала за Ричардом, вернейшим из моих джентльменов. «Завтра мы отбываем ко двору — никаких носилок, только несколько спутников из ваших людей. Я поеду верхом на чалой, она самая резвая и выносливая. Постарайтесь, чтоб об этом знало по возможности меньше людей».
Тем, кого он выбрал, я доверила свою жизнь. Даже Кэт до последней минуты не знала о готовящемся отъезде. Однако кто-то видел и другие ускакали вперед, быстрее, чем мы. Ибо у Нортемберленда тоже были глаза и уши в моем доме. Мы не проделали и половины пути до Гринвича, где расположился король, когда, перевалив через вершину холма, увидели их: вооруженный отряд, преграждающий нам дорогу.
При нашем приближении офицер выехал вперед: «Вашей милости придется вернуться домой!»
Слова его были учтивы, но свиток, который он мне протянул, говорил сам за себя. Мне не обязательно было видеть печать, почерк, слова Эдуарда: я знала, что он пишет. Его это рук дело или Нортемберленда? Какая теперь разница? Словно разбитый галион, ползущий в порт под убранными парусами, я развернула лошадь и, тихо плача, шагом поплелась к Хэтфилду.
Письма Сесила оставались теперь единственной ниточкой, связывающей меня с жизнью, единственным источником новостей. По мере того, как мрачнела обстановка при дворе, переписываться становилось все более опасным, письма приходили все реже. Всю зиму я смотрела, как голодные птицы набрасываются на жалкие крохи, и чувствовала себя одной из них. Наконец однажды январским днем, когда серый туман с самого утра скрыл замерзшие поля, в Хэтфилд прибыл посланец, еще более серый, чем туман. Я поняла, кто это, еще до того, как увидела герб Нортемберленда на его шляпе.
— Что вы должны сообщить мне, сэр? Он лихо отбарабанил вызубренный текст:
— Его Величество король принял решение изменить порядок наследования. В случае его смерти леди Мария не будет наследовать, поскольку брак ее матери с покойным королем Генрихом был незаконным, а побочный ребенок не может вступить на английский трон… Побочный ребенок не может наследовать… У меня к лицу прихлынула кровь, в ушах застучало. Остальное я знала заранее. Этот камень убивает двух птичек разом.
— ..по этой же причине не может наследовать и леди Елизавета как незаконнорожденная дочь, — на этом слове бедняга запнулся, — ибо Его Величество постановил, что ни побочный отпрыск не может вступить на английский престол, ни дитя-полукровка…
А тем более женщина? Предусмотрел ли король и это?
— Если вы признаете право короля менять порядок наследования и откажетесь от необоснованных притязаний на престол, Его Величество позволит вам вернуться ко двору, возвысит и подтвердит ваш неотъемлемый титул сестры короля.
Что? Стать еще одной Анной Клевской? Такой же, как и она, — неудобной женщиной, выброшенной вон? Нет, меня так просто не согнешь!
— Скажите вашему господину, пусть передаст королю, что, покуда жива моя сестра Мария, у меня нет претензий, от которых я могла бы отказаться. И что она — не «претендентка». Она — наследница по завещанию моего отца! И еще скажите, я никогда не одобрю решения, которое идет вразрез с последней волей покойного короля, одобренной парламентом и имеющей силу закона! Я не покорюсь ничему противозаконному — и помогай мне в этом Господь!
Конечно, я понимала ужасный выбор, который стоит перед Эдуардом — и передо мной. Он не мог исключить Марию из числа наследников, не исключая и меня, — браки обеих наших матерей признали недействительными король, церковь и государство. Однако меня, именно меня, должен был бы предпочесть Эдуард! И Нортемберленд тоже: протестантку, у которой он всегда благоволил и которая была дружна с его сыном Робином, мало того, эта дружба может возобновиться…
