Елена Арсеньева - Год длиною в жизнь
Рита мягко провела по его рукаву пальцем.
– Да, – вздохнула она. – Федор меня предупреждал, что вряд ли вам разрешат рассказать правду. Я понимаю. Свобода слова, к сожалению, не принадлежит к числу завоеваний социализма.
Георгий запнулся. Все-таки они, приезжие из тлетворного буржуазного мира, просто не могут удержаться, чтобы не вести свою пропаганду и агитацию! Даже если у них русские корни, даже если они некогда сражались плечом к плечу с нашими солдатами против общего врага – фашизма, они не могут иначе. Конечно, бытие определяет сознание!
– Впрочем, не будем об этом, – торопливо сказала Рита, видимо, уловив его настроение. – Я просто хотела спросить: вы, когда пишете свои статьи, кому-нибудь их показываете? Не боссу, а кому-нибудь из друзей или родных?
– Я бабуле показываю, – не без смущения признался Георгий. – Она очень любит читать. Она восемь лет была… – Нет, об этом тоже лучше не надо. И он быстро поправился, надеясь, что Рита не заметит обмолвки: – Она долго болела, не могла читать и теперь никак не может начитаться. Наверстывает упущенное!
– Как ее зовут?
– Баба Саша, то есть Александра Константиновна Аксакова.
– Александра… – тихо повторила Рита, словно секрет какой-то шепнула. – Саша… А когда она была маленькая, ее, наверное, звали Сашенька, да?
– Ну да, а как же еще? – пожал плечами Георгий. – Бабушку в молодости звали Сашенькой, а ее младшего брата – Шуркой.
Рита усмехнулась:
– А как зовут вашу маму?
– Ольга Дмитриевна.
– Ольга Дмитриевна… – повторила Рита с той же затаенной интонацией.
«Зачем она спрашивает? – подумал Георгий. – Просто из вежливости, чтобы было о чем поговорить? На самом деле, может быть, ей это совсем неинтересно. А я-то что иду да мычу покорно, как теленок? Надо воспользоваться случаем и узнать о ней как можно больше!»
Но что спросить? Замужем ли она? Честно говоря, его интересовало только это. Ну и еще – сколько ей лет.
Тут Рита вновь заговорила:
– И что сказала Александра Константиновна о вашей статье?
– Сказала, что ее зарежут, – пожал плечами Георгий.
– Что? – испугалась Рита. – За что ее зарежут? Кто?
– Ну, вы не поняли! – расхохотался Георгий. – Не бабушку зарежут, а статью. Значит, сократят. А в тридцать седьмом меня за нее к стенке бы поставили, по бабушкиному мнению. А вы говорите, у нас нет свободы слова! Ну а вообще бабушка сказала, что материал хороший, жаль, что мало известно об Олеге Вознесенском, о его близких, откуда он родом…
– Она была с ним знакома?
– Нет. Но бабуля у меня, так сказать, немножко со странностями… У нее какой-то особенный интерес к этой фамилии. Как услышит – Вознесенский, так сразу встрепенется. А почему – не знаю. Она не говорит.
Рита покосилась на него, но промолчала.
– Она только Андрея Вознесенского не любит, – продолжал Георгий. – Слышали, может быть? Очень модный сейчас поэт.
– Я даже пробовала его как-то читать, только напрасно. По-моему, у него есть только одна приличная строка: «В дни неслыханно болевые быть без сердца – мечта». А все остальное меня как-то… не трогает. Слова, слова, слова, как говорил Гамлет. Я Бальмонта люблю! Теперь его никто не знает, а я его люблю. И еще Георгия Адамовича, особенно одно стихотворение…
– Бабушка тоже Бальмонта любит, – перебил Георгий, обрадовавшись, что хоть это имя знает. Ни о каком Георгии Адамовиче он в жизни не слышал. Нужно было как можно быстрее увести разговор от собственного невежества. – Бальмонта и Маяковского. Представляете, какое сочетание? Цикл стихов о Париже Маяковского – очень любит: «Париж бежит, провожая меня, во всей невозможной красе…»
– Как странно! – прошептала Рита. – Как странно, что именно о Париже!
– Баба Саша всю жизнь мечтала туда съездить, так что ничего странного. Она говорила, что в Париже жила ее мать.
– Да что вы говорите?
– Ну да, представляете! – гордо воскликнул Георгий. – Она еще задолго до революции туда уехала. Там какая-то любовная история была. Она бросила своего мужа и детей, так что они выросли без матери. И никто никогда о ней ничего не слышал. Русановы – это фамилия моей бабушки и ее брата – вообще не знали о ее существовании. Александр Константинович так и умер, ничего не узнав. Дед всю ту историю в секрете держал, но перед смертью (он в начале войны умер) маме моей ее рассказал, а она уже после войны – бабе Саше, когда та вернулась.
– Откуда? – живо спросила Рита.
– Ну… из больницы, – натужно соврал Георгий. – Я ж говорил, что она болела.
– Понятно, – шепнула Рита. – Она была… О, я понимаю. Ой, какой ужас!
– Теперь все позади, – грустно кивнул Георгий. – Только про это не надо говорить. Никому. Хорошо?
– Конечно, конечно! – горячо воскликнула она. – Но скажите, Георгий, а кто-нибудь из вас пытался узнать о судьбе вашей родственницы и ее семьи? Они ведь ваши близкие. Представьте – у вас вдруг обнаружатся родственники в Париже!
– Боже упаси! – от всего сердца сказал Георгий. – Вот уж чего не надо! В наше время иметь родственников за границей – очень хлопотное дело. Особенно если учесть, что баба Саша… болела . Разрешения на выезд в другую страну, даже в страну соцлагеря, в жизни не получишь. Вечно будут к тебе цепляться, проверять на каждом шагу. У нас, знаете, с этим строго.
Рита молча кивнула. И не произносила ни слова еще несколько минут.
Георгий напряженно вышагивал рядом. Ее молчание почему-то задело его. Что-то было здесь не то… Минуту назад Рита была совсем другая, живая, вся к нему обращенная, – и вдруг враз отвернулась, захлопнулась, замкнулась в себе.
«Я что-то не то сказал? – встревожился он. – Ну не хочу иметь родственников в Париже… А что тут особенного? Тогда почему она стала… такая?»
Молчание затянулось. Это мучило его. А еще больше мучило то, что настроение Риты – можно сказать, чужой женщины – так много для него значит.
Что с ним происходит? Почему кажется, что не будет больше никакого счастья в жизни, если она не повернет голову, не взглянет на него со своей милой улыбкой, которая сначала вспыхивает в глазах, а потом уже расцветает на губах? А как она трогает завиток на своем виске… У нее тонкие, вьющиеся, очень пышные русые волосы, они выбиваются из-под тугого узла «хвоста» и чуть кудрявятся на висках…
Георгий вдруг вспомнил – вот ему лет семь, не больше, и он сидит у бабы Саши на коленях. Та гладит его по голове, приговаривает:
– Ах ты мой кудрявенький голубочек… И волосики у тебя на височках вьются, совсем как у мамочки вились…
