Искусство любви - Галина Грушина
– Едем в Сульмон, – объявил он Пору.
К сожалению, поэты сплошь и рядом появляются на свет у самых неподходящих родителей. Юный Овидий Назон не был исключением. Явившись под родительский кров и предвидя малоприятные разговоры с отцом, он старался держаться как можно беспечнее , всеми способами пытаясь не попадать батюшке на глаза. Он весьма преуспел в этом, поскольку в городе у него было много знакомцев, да и окрестности Сульмона отличались живописностью, маня к дальним прогулкам. Сострат уже успел дать старому хозяину полный отчёт о римской жизни его отпрыска, весьма огорчившей почтенного человека: стоило ли столько лет платить за ученье сыночка, живя с ним в разлуке, в надежде увидеть своё дитя если не в сенаторской тоге, то хотя бы блистающим на общественном поприще, чтобы однажды он вернулся домой пустейшим столичным вертопрахом!
Неприятного разговора Назону избежать не удалось. Напрасно он просил отца не доверять словам Сострата, похваляясь нежданной славой, посещением знатных домов и тем, что его стихи на устах всей молодёжи. Старик был неутешен.
– Что хорошего в том, что твои стишки лепечут накрашенными губами продажные девки, а твоё имя – имя почтенного всаднического семейства знает всякий пустозвон? Бездельник!
Встретив Сострата, обиженный Назон вполголоса пообещал:
– Когда я стану хозяином, близко тебя к своему дому не подпущу.
– До тех пор ты ещё поумнеешь – пробурчал тот.
Впрочем, жизнь в Сульмоне его вполне устраивала. Отец, человек неглупый, а, главное, любящий единственного сына, поохав с женой, пришёл к выводу, что раз не судьба им видеть наследника большим человеком, так нечего и горевать. И в Сульмоне люди неплохо живут. Оставит сынок под родительским присмотром вздорные свои занятия, бросит сочинять любовные стишки, хозяйством займётся, женится, детишки пойдут. При столь умилительной картине старик совсем смягчился и сменил гнев на милость, превратив тем самым пребывание Назона под родительским кровом в весьма приятное времяпрепровождение. Ни о чём более не заботясь, юный поэт предавался восхитительному безделью, следствием чего тут же явились стихи. Впрочем он благоразумно скрыл их от родительского ока.
Его, столичного жителя, нанюхавшегося римской вони, оглушённого вечным шумом миллионного города, ослеплённого нестерпимой пестротой толпы, всё более пленяла тишина родного городишки.
– Вот я в Сульмоне живу, – бормотал он, царапая стилем по воску. – Здесь изобильны хлеба, виноград ещё изобильней. Вод проточных струи орошают ашни пелигнов. Тучная почва рыхла, буйные травы в лугах…
«Древний высится лес, топора не знавший от века.
Веришь невольно, что он – тайный приют божества.
Ключ священный в лесу, и пещера с сосульками пемзы.
И отовсюду звучат нежные птиц голоса»
Раз милая вдохновительница теперь за морем, значит, с любовными элегиями пора покончить. Время приниматься за настоящий труд. Нет, не эпос; пусть о битвах героев поют другие поэты. Его привлекала трагедия, и внутреннему взору всё чаще являлась прекрасная женщина, колхидянка, чародейка, страстная, безоглядная в любви и ненависти Медея. Наверное, Понтия такая – великолепная Понтия, в опочивальне которой он так опозорился. Да, он напишет трагедию, весь театр станет ему рукоплескать; имя Назона больше не будет вызывать в памяти легкомысленные стишки, но встанет вровень с Эврипидом…
Он присаживался у ручья на камень, слушая лепет воды, давая мыслям течь привольно, – и вдруг вспоминал свою милую крошку, её картавый голосок, смех бубенчиками. Терция была за тридевять земель, меж ними плескалось море, и в то же время она незримой тенью реяла в воздухе, сидела возле него, рвала цветы, шлёпала по воде босыми ножками. О, если бы она была сейчас здесь, какой прелестью наполнилось бы всё вокруг! Не нужны ему ни Понтия, ни все эти Либы и Хлои с Марсова поля, – одна любимая, его Коринна, совершенство от макушки до мизинчика на ноге. Почему она уехала? После стольких ночей любви, поцелуев и нежных слов что случилось меж ними? Она всё время отдалялась, делалась холодна и раздражительна. И потом эта поощряемая служанками отвратительная привычка выпрашивать подарки! Недалёкая, суетная, корыстная девчонка. Хорошо, что они расстались. Женщин на свете много. У него есть , из кого выбирать. Есть ли?..
« Всё хорошо в этом мире, но сердце тоскует,
Нет лишь огня моего… нет причины огня.
О, если б боги меня поселили на ебе,
И в небесах без тебя не захотел бы я жить!
Море меж нами…»
– Наш мальчик грустит, – перешёптывались озабоченные родители.
– По своей милашке, – пояснил Сострат. – Молодой господин привязчив, как телёнок. Нашёл замужнюю вертихвостку и закрутил с ней. Долго ли до беды? Оженить его надо.
– О том все мои думы, – оживилась матушка. – Да ведь ему трудно угодить…
– Сам Пудент согласен отдать за нашего свою дочку, – сообщил батюшка, – но хочет, чтобы молодые сами сговорились. Почтенное семейство, одной земли сколько. Приданое дадут богатое. Надо нашего уговаривать . – Матушка пообещала сделать всё, что сможет.
Молодой человек не подозревал, как сильно озабочены родители. Разомлев от полуденной жары, он дремал под развесистым платаном, прислушиваясь к шелесту листвы. Ему перевалило за двадцать… Значит, время любовных стишков миновало. Так почему промедление? Пора приниматься за что-то значительное, попробовать сравняться с Эврипидом . И ему тотчас представилась Трагедия в плаще до земли, с грозно нахмуренными бровями из-под всклокоченных косм. Вот она приближается широкими шагами, властно говорит:
– Когда же ты перестанешь унижать своё дарование всяким вздором и вспомнишь обо мне?. На тебя уже указывают пальцем: вот тот, кого сжигает страстью жестокий Амур. Или ты действительно не можешь совладать с собой? Довольно терять время. Элегия – прелестная, беспечная девушка с узлом благовонных кудрей возражает:
– Пусть радует нас, о любви возвещая. Ведь без его песен Венера была бы грубовата.
– Избранный мною предмет – по дарованиям моим, – поддакивает юноша, и Элегия,
смеясь, возлагает на голову своего поэта венок и увлекает за собой. Трагедия с силой хватает его за другую руку, и они тянут поэта в разные стороны…
Очарованный пленительной картиной, нарисованной его воображением, Назон обрадовано решил описать её в стихах и сделать прологом к своей будущей трагедии «Медея». Он поспешил домой.
Родители только что закончили совещаться о его участи и встретили сына полные решимости.
– Мы задумали тебя снова женить, сынок, – нежно улыбнулась мать.
– А? Да-да, – заторопился он мимо.
– Невеста для тебя уже просватана, – строго возвестил отец.
– Очень хорошо, – кивнул юноша.
Родители удивлённо переглянулись. Он спешил к себе записать только что сочинённую сцену.
Невеста, подобранная Назону родителями, оказалась совсем зелёной девочкой лет двенадцати. – У неё на уме, поди, одни куклы, – сказал жених отцу.
– Девочка скромная, послушная. Домовитая, –
