Виктория Холт - Испания для королей
До сих пор их брак был почти идеален. Она знала, что он ревновал ее к короне, но это было понятно. На сей раз происходило нечто совсем иное.
Ей было больно, очень больно. Хотелось догнать Фердинанда, накричать на него, а потом убежать в спальню, броситься на постель и дать волю слезам. Может быть, тогда ей стало бы легче. Может быть, ей удалось бы излить обиду, избавиться от невыносимой горечи сделанного ею открытия.
В комнату вошли служанки.
Она встретила их спокойной улыбкой. Никто не должен был знать о чувствах, одолевавших ее в эту минуту.
ТОМАС ДЕ ТОРКВЕМАДА
В келье сеговийского монастыря Санта-Круз стоял на коленях гигантского роста мужчина, облаченный в грубый доминиканский балахон и холщовую накидку.
Вот уже несколько часов он молился, но не чувствовал ни малейшей усталости. Сказывались годы эпитимьи, которую он добровольно наложил на себя.
Он просил Бога о том, чтобы ему было ниспослано очищение от всех пороков и чтобы все люди могли наслаждаться тем состоянием духовной экзальтации, в котором он сейчас пребывал.
– Пресвятая Божья Матерь, – исступленно шептал он, – услышь Твоего смиренного раба… Смиренным рабом Божьим он считал себя совершенно искренне. Если бы ему сказали, что его самоуничижение происходит от величайшей гордыни, он бы удивился. Томас Торквемада видел себя избранником Неба.
Под балахоном он носил власяницу, до крови натиравшую его некогда нежную кожу, под вечер вызывавшую зуд во всем теле. Причиняемые ею неудобства доставляли ему удовольствие – хотя порой казалось, что со временем он становился все менее чувствителен к физической боли. Мысль об этом тревожила его несказанно, ибо без страданий он не представлял ни себя, ни своей жизни. Он спал на деревянной доске, без матраца и подушки. Мягкие постели, а тем более перины были ему неведомы. В первые дни своей эпитимьи он по ночам почти не смыкал глаз – ворочался с боку на бок, тщетно пытаясь найти удобное положение и поглаживая рукой отлежанные места. Однако теперь долгий сон ему и не требовался, да и засыпал он, едва коснувшись спиной деревянной доски, стоявшей в углу его кельи. В результате ему оказался недоступен один из самых действенных способов самоистязания, что лишало его прежних возможностей постижения бытия и, следовательно, порождало неудовлетворенность собой. А душевные муки в его планы не входили.
Пищи он потреблял не больше, чем было необходимо для поддержания жизненных сил. За пределами монастыря он путешествовал исключительно босиком, с каменными веригами на ногах. Вид его сбитых, окровавленных ног доставлял ему такое же удовольствие, какое получали иные мужчины и женщины, разглядывая в зеркале свои изысканные костюмы и украшения.
Своим суровым образом жизни он гордился не меньше, чем светские франты гордились успехами на каком-либо мирском поприще.
Родился он почти шестьдесят лет назад в городке Торквемада (получившем название от латинского turre cremata – сожженная башня), что в Северной Кастилии, неподалеку от Вальядолида.
Уже в раннем детстве Томас завоевал известность своей беспримерной набожностью. Его дядя, кардинал де Сан-Систо Хуан де Торквемада, был выдающимся теологом и автором многих литературных сочинений на религиозную тему.
Томас знал, что его отец, Перо де Торквемада, желал, чтобы его единственный сын, поскорее женившись, взял на себя заботы по приумножению их семейных владений и продолжению древнего рода.
Гордость и самомнение были фамильными достоинствами их клана, и юный Томас в полной мере унаследовал эти похвальные качества. Вероятно, они-то и сказались на его решимости пренебречь волей отца и начать жизнь, призывавшую его отнюдь не к вступлению в брак, но монашескому обету и строжайшему целибаду.
Так еще ребенком Томас стал доминиканцем. С какой радостью отказался он от всех перспектив, которые сулило ему отцовское состояние и положение в обществе! С каким наслаждением поменял изысканные наряды на саржевый балахон, до крови натиравший его еще детскую кожу! Впрочем, этого ему показалось мало, и вскоре он поддел под балахон власяницу, которую лишь недавно начал ненадолго снимать с себя – из опасения, что причиняемые ею неудобства становятся привычными, притупляют восприимчивость к страданиям.
Он стал настоятелем монастыря Санта-Круз, однако слухи о его суровом образе жизни к тому времени уже достигли двора, и король Генрих Четвертый почти сразу назначил его духовником своей сестры Изабеллы.
Сначала он отказался – жить при изнеженном кастильском дворе ему вовсе не хотелось. Но через некоторое время он понял, что в светском обществе его будут искушать такие дьявольские силы, каких и в помине не было за высокими стенами монастыря Санта-Круз. Следовательно, только там ему будет дано испытать истинную радость победы над злом, над всевозможными грехами и соблазнами.
Юная Изабелла оказалась прилежной ученицей. Более того, во всей Испании едва ли нашлась бы хоть одна другая принцесса, равная ей в желании перенять взгляды своего духовного наставника, научиться у него христианским заповедям и добродетелям.
Она была довольна своим духовником, ему тоже не приходилось жаловаться на нее.
Он рассказал ей о своем великом желании увидеть торжество христианства во всей Испании и однажды в порыве чувств попросил ее встать на колени и обещать, что в свое время, придя к власти, она обратит Кастилию в католичество.
Поддавшись его настроению, она дала клятву при первой же возможности воплотить в жизнь заветы своего учителя.
Теперь Томасу Торквемаде казалось, что такая возможность ей вскоре предоставится.
Торквемада высоко ценил достоинства новой королевы. Она, в свою очередь, восхищалась его набожностью, уважала его жизненные принципы. При дворе, где ее окружали льстецы и подхалимы, он и вправду был заметной фигурой.
В монастырь он вернулся, преследуемый подспудной мыслью: сейчас, когда Кастилия избавилась от ужасов гражданской войны, настало время подвергнуть серьезной проверке религиозную жизнь страны, и добиться этого можно только одним способом – учредить в Кастилии инквизицию. Не такую, какая существовала в прежние годы, не возрождать старую организацию, а основать новую – которая будет полностью подчиняться людям, вроде него самого и его сподвижников, единомышленников из доминиканского ордена.
Однако в размеренное бытие Томаса Торквемады вторглись новые проблемы, и он ненадолго отвлекся от своих планов. Вот потому-то он и молился так горячо и страстно, стоя на коленях в своей скромной келье. Дело в том, что он совершил проступок: позволил себе предаваться удовольствиям, забыв о своем призвании, о своем святом долге.
