Елена Арсеньева - Бог войны и любви
Прижав руки к горлу, почти не дыша, Ангелина всматривалась в лица зрителей, еще не знающих, что им предстоит увидеть, беззаботно болтающих и смеющихся, — и отчаяние леденило ей душу. Как на подбор, здесь были собраны самые недостойные, никчемные из нижегородского общества. Все сплошь или недоброжелатели ее деда, или просто люди злобные, завистливые, известные своим злоречием. От них не жди пощады! Чужая беда для них — награда!.. А когда Ангелина разглядела в этой компании Нанси Филиппову, все ее существо невольно исторгло сдавленное, хриплое рыдание. Нанси терпеть ее не может, Нанси жизнь посвятит, чтобы ее пуще опозорить! Нанси загубит ее навеки!
Ангелина повела безумными глазами, силясь отыскать хоть намек на спасение, и содрогнулась, встретив усмешку мадам Жизель. Так могла бы улыбаться змея за мгновение до того, как вонзить смертоносное жало в тело своей жертвы. И Ангелина поняла, что графиня по ее лицу, как по раскрытой книге, прочла все ее надежды, и ужас, и отчаяние, и понимание полной безнадежности… Ангелина все смотрела, смотрела в эти черные глаза, торжествующие, горящие — глаза победительницы!
— Застегните штаны, господа! — опустив край гобелена, скомандовала мадам Жизель с грубой прямотою армейского капрала. — Представление отменяется. Девочка все поняла, не так ли?
Ангелина тупо моргнула, не зная, что сказать, но Фабьен стиснул ее руку, и, повинуясь этому безмолвному приказу, она кивнула:
— Да… да, поняла! Вы отпустите меня? Я могу уйти?
— Не прежде чем дашь слово молчать! — произнесла мадам Жизель, и вконец ошеломленная Ангелина пролепетала в ответ:
— Нет, нет, я никому не скажу… Как я могу… это же позор, позор!
— Дура, — небрежно, беззлобно бросила мадам Жизель. — Разумеется, ты промолчишь о том, как чуть не кончила только от пальца Моршана!
Ангелина отшатнулась. Каждое слово хлестало ее по лицу, оставляя пылающий, жгучий след. И поделом, поделом, она все это заслужила!
— Не реви! — прикрикнула мадам Жизель. — Ты должна дать мне слово, что не обмолвишься ни словом не только о них, — она мотнула головой в сторону мужчин, — но и о тех «трех бабах», а главное… — она многозначительно помедлила, — о маркизе д'Антраге!
— Значит, она и впрямь была здесь?! — не сдержалась Ангелина — и побагровела от уничтожающего презрения, прозвучавшего в голосе мадам Жизель:
— О Господи, Анжель, да ты еще глупее, чем я предполагала! И что ты нашел в ней, Фабьен, что?! Впрочем… впрочем, ее мать тоже не отличалась особым умом, однако же твой отец воистину потерял от нее голову, чем и погубил себя!
В голосе графини зазвучали истерические нотки, и Моршан предостерегающе взял ее за руку:
— Сударыня… умоляю вас, сейчас не время предаваться воспоминаниям! Вы хотите отпустить девчонку нетронутой? Но кто поручится, что она прямо сейчас, прямо отсюда не бросится к своему деду или к капитану Дружинину, не расскажет им все, что слышала здесь?..
— Вы недооцениваете меня, друг мой! — Мадам Жизель надменно вздернула голову. — Кто поручится, что она будет молчать? А взгляни-ка сюда, Анжель! — Она выхватила из шкатулки, стоявшей на бюро, пачку бумаг и сорвала перевязывавшую их ленточку. — Взгляни! Взгляни!
Она тыкала бумагу в лицо Ангелине, и та не сразу смогла понять, что перед нею — долговые расписки.
Мелькали знакомые имена — имена тех людей, которых Ангелина только что видела за стеклянной стеной. Чаще других повторялось имя Нанси Филипповой — оно как будто било Ангелину по глазам. А суммы… О Господи, да на что можно потратить такие деньги?! Неужто Нанси накупила себе столько нарядов? И неужели у ее скупого мужа не возникло ни единого подозрения: на какие средства так роскошно одевается жена, если на булавки получает какие-то копейки?!
Впрочем, не это должно заботить сейчас Ангелину. Не случайных зрителей собрала мадам Жизель за стеклянной стеной! Все они в ее руках, зажаты мертвой хваткой — и, чтобы не разгневать ту, которая к ним так щедра, пойдут на любую ложь без раздумий.
— Они у меня вот где! — подтверждая догадки Ангелины, мадам Жизель показала сжатый кулак. — Вот здесь — все их мысли, поступки, репутации, их послушание. И по одному моему слову они так вываляют тебя в грязи, что ты вовек не отмоешься… и не только ты! Здесь, в России, будут навеки опозорены твои дед с бабкою. В Лондоне — твои родители. Дипломатическая карьера твоего отца рухнет, разобьется вдребезги. Велико искушение напомнить о себе Марии таким именно образом… но нет, Моршан прав: еще не время!
Графиня рассмеялась хрипло, дребезжаще, но через несколько мгновений смех ее стал обычным — беззаботным и веселым. Она явно успокоилась и напутствовала Ангелину почти дружески:
— Иди, Анжель. Хорошенько отдохни после нашего веселья, и пусть наутро тебе покажется, будто стеклянная стена, и три бабы с узлами, и маркиза, и Леппих, и — ха-ха! — воришка, который тебя услаждал… — все только сон. Сон, который нужно забыть поскорее! Иди же. Проводи ее до кареты, Фабьен!
Она почти вытолкала их из комнаты.
Фабьен пытался что-то сказать, объяснить — но словно утратил дар речи. Да и Ангелина ничего не понимала. Она перевела дух, лишь забравшись в карету и крикнув кучеру Филе погонять.
Позор, страх, стыд, раскаяние, полное непонимание происходящего давили, гнули ее долу. Хотелось одного: забиться в угол, зарыться в подушки, остаться одной… уснуть! Уснуть, как велела мадам Жизель, — и забыть. Все и впрямь забыть!
Ангелина знала, что не посмеет ослушаться графини, что ни слова никому не скажет. Слишком сильно было потрясено все ее существо открытиями нынешнего дня. Все они были страшными, все стоили одно другого, но самым ужасным оказалось осознание того, что все беды, обрушившиеся на Ангелину сегодня, являлись следствием давней, но неизбывной ненависти, которую мадам Жизель питала к ее матери — баронессе Марии Корф!
7
ХОЖДЕНИЕ ПО ПОТОЛКУ
Женщины в семье Ангелины никогда не были особенно близки между собой, так уж повелось от приснопамятной Неонилы Елагиной, а потому Ангелина о жизни своей матери во Франции знала еще меньше, чем княгиня Елизавета — о своей дочери, и знание это сводилось к следующему: баронесса Мария, обычная женщина, пусть и редкостная красавица, не отличающаяся особым умом, не испытывающая тяги ни к добру, ни ко злу, никакая не героиня трагедии по призванию духовному, все же оказалась вовлечена судьбою в потрясающую драму, изменившую жизнь целого государства: французскую революцию. Уж, наверное, сталкивалась она со множеством людей, появились, надо думать, у нее и враги — но что же произошло между нею и графиней де Лоран, если эта дама стала люто ненавидеть Марию, в то время как кузина графини, маркиза д'Антраге, оставалась к ней весьма расположена и даже принимала горячее участие в ее дочери? А впрочем… что, если участие маркизы и ее разглагольствования о дружбе с Марией Корф — всего лишь притворство? Что, если она только заманивала Ангелину в дом своей кузины, ловко, сладкими речами усыпив опасения князя и княгини? Такой оборот представлялся сейчас Ангелине вполне вероятным. О, после кошмарной мучительной ночи она и не в такое была готова поверить, столь круто изменилось со вчерашнего дня мирное течение ее жизни! Ворочаясь с боку на бок, комкая постель, беспрестанно переворачивая подушку, чтобы охладить пылающую, измученную голову, Ангелина искала ответа у бессонных звезд, глядевших в ее окно, поочередно сменяя одна другую, и смежила усталые глаза, лишь когда потускнели, поблекли перед рассветом и звездные очи. Сон ее был краток и тяжел, не дал никакого исцеления ни сердцу, ни уму — а лишь только усугубил маету Ангелины той мрачной картиною, какая ей привиделась.
