Святая и грешник - Картленд Барбара

Его слова удивили Пандору, но она довольно твердо заявила:

– Я бы хотела остаться здесь, чтобы ухаживать за кузеном, пока он болен.

– Одна? Без какой-нибудь солидной помощницы?

– Но вы взгляните на здешних дам! Вряд ли хоть кто-то из них годится на роль сиделки!

– Интересно, что сказала бы твоя матушка, узнав о твоем пребывании в доме графа?

– Больше я ничем не могу помочь ему, – тихо ответила Пандора, – а дядя Огастес ждет моего возвращения, чтобы выдать замуж за одного из своих капелланов.

– Проспера Уизериджа?

– Вы с ним когда-нибудь встречались?

– Да, раз или два, на собраниях в Линдчестере.

– Ну, тогда вы знаете, что он собой представляет. Это ужасный человек, и я его ненавижу! Как вообще можно было предположить, что я соглашусь выйти за такого, как он!

– И поэтому ты попросила своего кузена спасти тебя от этого брачного союза?

– Я была уверена, что если проведу здесь несколько дней, то Проспер Уизеридж будет очень шокирован и уже не станет предлагать мне замужество. Так оно и получилось!

– Что ж, сильные средства иногда лучшее лекарство от сильных болезней, но как отнесется епископ к твоему побегу в Чарт? Что скажет он?

– Да, дядя Огастес уже скоро возвращается из Лондона, – уныло подтвердила Пандора, но доктор молчал, и она продолжала: – Думаю, что он пожелает со мной увидеться и посоветует вернуться. И если он так сделает, можете сказать ему, что во мне здесь больше нуждаются, чем в Линдчестере.

Доктор беспокойно пошевелился в кресле:

– По правде говоря, не знаю, что и ответить на твой вопрос: мне ведь хорошо известно, как в Линдчестере и, разумеется, в Чарте относятся к Его Лордству.

– Но теперь, наверное, кое-что изменилось в лучшую сторону!

– Да, я слышал, – улыбнулся доктор Грэм, – что ты уговорила графа уволить негодяя Энсти и снова восстановить в должности Фэрроу. Когда я об этом узнал, а также о том, что тебе удалось убедить графа поехать к арендаторам, то сразу же подумал: вот именно так поступила бы и твоя матушка!

– И наверное, это она помогает мне делать то, что нужно, – очень искренно и простодушно ответила Пандора.

– Ты считаешь, что мама посоветовала бы тебе остаться здесь?

– Есть ли у меня какой-нибудь иной выход? – всплеснула руками Пандора. – Возвратиться в Линдчестер? Но если мистер Уизеридж опять не пожелает на мне жениться, то тетя сделает мою жизнь невыносимой! – На глазах Пандоры блеснули слезы. – О доктор Грэм! Я была там так несчастна! И не только потому, что нет больше мамы и папы, хотя уже это одно – большое горе, но жить в доме женщины, которая тебя ненавидит и все время шпыняет за все, что бы ты ни сделала, это хуже, чем терпеть адские муки, о которых так любит вещать прихожанам мистер Уизеридж!

Пандора выкрикнула это с такой страстной убежденностью, с таким отчаянием, что доктор был тронут.

– Я всегда любил тебя, Пандора, – сказал он, обняв ее за плечи, – еще когда ты была маленькой девочкой. И всегда гордился тем, что твои родители – мои друзья, а поэтому, что бы ни случилось, ты можешь рассчитывать на мою поддержку!

– Я вам очень, очень благодарна!

– Трудно, конечно, сразу сказать, чем я смогу тебе помочь, но я обязательно что-нибудь придумаю! – торжественно пообещал доктор.

– Я не могу вернуться в Линдчестерский дворец!

– Подождем, пока твой дядя выскажет свое отношение ко всему, что произошло. Но нет ли у тебя еще каких-нибудь родственников, которые могли бы о тебе позаботиться?

– Есть, но после смерти мамы и папы никто из них не высказал подобного желания, все повели себя так, будто меня не существует на свете! Вот если можно было бы найти какую-нибудь работу, например, сиделки у старой леди или присматривать за маленькими детьми, – вздохнула Пандора.

– Я поразмыслю о подходящем для тебя деле, – и доктор по-дружески снова обнял Пандору, – ну а теперь мне надо спешить, у меня сегодня с полдюжины пациентов, жаждущих встречи, и вряд ли даже удастся поесть, но около пяти вечера я снова зайду.

– Спасибо, доктор Грэм, за вашу доброту. Я знала, что вы меня поймете!

– Во всяком случае, больше, чем все остальные! – грустно заметил врач. – Ну, что ж! Даже самые отъявленные сплетницы понимают, что мужчина, находящийся в бессознательном состоянии, вряд ли представляет какую бы то ни было опасность для молодой девицы вроде тебя!

– Со стороны кузена Норвина мне никогда никакая опасность и не угрожала! – воскликнула Пандора, а мысленно добавила: «К сожалению!».

Она проводила доктора до главного подъезда, а когда он уехал, то, взбежав по лестнице, вдруг почувствовала огромную радость: актрис в доме уже нет, а значит, нет врагов и соперниц, с которыми надо состязаться за благосклонность графа, и, как бы то ни было, на несколько часов он принадлежит только ей!

Пандора провела эти часы в затемненной спальне, но так как она порядком устала, то невольно заснула, а проснувшись, устыдилась: плохо же она исполняет обязанности сиделки!

Взглянув на часы, она прикинула в уме: примерно сейчас дядя и тетя должны возвратиться из Лондона. Их, конечно, встретит Проспер Уизеридж и злорадно начнет разглагольствовать о ее «скверном поведении». Пастор никогда не простит ей откровенного признания в ненависти и категорического отказа выйти за него замуж. А так как он мстителен, то изобразит все, что произошло, в самом черном цвете, а уж актрисам от него достанется и подавно!

«Наверное, его повествование займет не меньше часа. Потом дядя Огастес пожелает переодеться, а затем и подкрепиться, так что вряд ли он прибудет сюда до половины седьмого, а то и вовсе появится к семи».

Посмотрев на графа, пребывающего в глубоком сне, она воскликнула:

– Ты нужен мне! Очень нужен! Ты должен отвоевать меня у них! Ты обязан меня защитить!

Граф наверняка сумел бы одержать победу над епископом, как это удалось ему в словесной схватке с Проспером Уизериджем.

Но с епископом положение совсем иное, вдруг осенило Пандору. Ведь он ее опекун! Что бы в данном случае граф ни сказал, как бы себя ни повел, дядя имеет больше прав решать судьбу племянницы, чем троюродный брат.

«Я принадлежу к семейству Чартов! – размышляла Пандора. – А Стрэттоны мне чужды, они совсем по-другому живут и чувствуют, нежели я! Даже снисходительный, добрый папа тяготился своими скучными родственниками по отцовской линии и всегда их избегал, так почему же я должна повиноваться их воле?»

Эта мысль настолько ее взволновала, что она соскочила с большого спального кресла и подошла к одному из трех высоких окон.

Занавеси были задернуты, но она проскользнула за них, так что могла смотреть из окна. И сад, и парк купались в сиянии солнца, позолотившего озеро, а цветы под его лучами выглядели ослепительно прекрасно.

– Это моя земля, здесь мои корни, – громко сказала Пандора и поняла, отныне и навсегда: лучше умереть, чем вернуться в Линдчестер. Если она даже утопится в пруду, если бросится вниз с крыши дома, то это все равно будет означать, что она остается здесь навеки, как бы кто-то не стремился оторвать ее от корней. Но она не имеет права умереть! Она и не хочет умирать, но хочет жить, жить вечно, жить всегда, для графа, даже если он будет только иногда обращать на нее внимание, как это было до сих пор. Он поддразнивал ее, спорил с ней, сражался с ней, и, тем не менее, каждая минута, даже секунда общения с ним – ни с чем не сравнимое и невыразимое счастье.

«Может быть, если бы я высказала желание работать в кладовой или помогать садовникам, он позволил бы мне остаться, и нам вовсе не надо видеться, если только он сам этого не захочет: главное, я буду здесь, с ним, а это так чудесно – быть поблизости от него!»

Она выбралась из-за тяжких занавесей в комнату и подошла к массивной кровати, но после яркого солнечного света в сумерках, царивших в спальне, она графа почти не видела.

«А что, если, – подумала Пандора, – воззвать к его подсознанию и таким образом сообщить ему о своей вечной любви?»