Жюльетта Бенцони - Страсти по императрице
Увы, 2 сентября родилась девочка, ее назвали Елизаветой. Отчаявшаяся Стефания рыдала от стыда, что не смогла произвести свет столь желанного наследника; Рудольф успокоил ее с неожиданной нежностью:
- Девочка - это прелестно. Позже у нас появится и мальчик. Ты ведь знаешь, мама родила двух девочек, прежде чем я появился на свет.
Слезы Стефании мгновенно высохли. Уж если он доволен, она - тем более. Разве она не живет только для него, чтобы он любил ее и гордился ею? Возможно, хрупкое счастье в Праге продлилось бы - Рудольф, имевший там любовниц, тщательно их скрывал. Но почти сразу после рождения маленькой Елизаветы Франц Иосиф вызвал супругов в Вену. Для Стефании это стало концом счастья, началом нравственных страданий. По прошествии нескольких недель она с горечью пожаловалась сестре Луизе:
- Я его не вижу дома - никогда! Он устроился в небольших покоях в другом крыле дворца, куда никто, даже я, не имеет права доступа. Его камердинер Лошек всегда начеку, поверь мне.
Луиза Кобургская молча выслушала горести сестры. Стефания не сообщила ей ничего нового. Вся Вена уже знает - эрцгерцог ведет независимый образ жизни, ничего общего не имеющий с семьей. В удаленные покои дворца Хофбург, столь Ревностно охраняемые Лошеком, толпами ходили красивые женщины - актрисы, певицы, танцовщицы и даже знатные дамы - все женщины Вены без ума от Рудольфа.
- Почему бы тебе не поговорить с ним? - откликнулась наконец Луиза.- Дай ему понять, что чувствуешь себя одинокой.
- Ему со мной скучно, прекрасно знаю. Как и то, что недостаточно ослепительна. Его красивые подружки не стесняются называть меня «фламандской крестьянкой». Ты думаешь, когда я играю свою роль при дворе, не замечаю улыбок, торжествующих взглядов этих женщин… не знаю, что каждую ночь Рудольф уезжает из Хофбурга в фиакре, с кучером по имени Братфиш; и направляется к одной из своих любовниц, если только не едет к Сашеру ужинать с…
- …с моим дорогим супругом и с графом Хойосом,- со смехом закончила Луиза,- эта троица неразлучна. Но, по праву, Стефи, ты не должна так расстраиваться за этого! Ты - его жена, и он тебя ценит Знаю, сам мне сказал. Пусть не очень тебе верен - ерунда! Настанет день, когда он сделается императором, а ты - императрицей. И тогда его поглотят государственные дела, а Братфишу придется подыскивать другую работу. Рудольф дорожит тобой, ты знаешь, и притом…
Фраза получилась неловкой - Стефания зарыдала и уткнулась лицом в подушку канапе.
- Дорожит, знаю… Но я ведь люблю его… так люблю!
Ровный, холодный голос фрейлины - появления ее они не заметили - внезапно положил конец сетованиям эрцгерцогини:
- Его Величество ждет Ваше Высочество по случаю приема венгерской делегации.
Стефания выпрямилась, тщательно осушила покрасневшие от слез глаза, с отчаянием посмотрела на сестру и героически заставила себя улыбнуться.
- Ждет, это верно,- произнесла она со вздохом.- Есть здесь по крайней мере один человек, которому я нужна,- император.
В самом деле, после возвращения в Вену на Стефанию легли многочисленные официальные обязанности. Супруга наследника престола постоянно заменяла вечно где-то блуждающую императрицу, эгоистично отказывавшуюся нести бремя ненавистных обязанностей. Кстати, она не выражала невестке ни малейшей признательности. И Стефания, вооруженная своей вечной улыбкой, кому-то казавшейся глупой, без устали выполняла утомительные придворные обязанности: принимала, открывала, председательствовала, удостаивала своим присутствием балы в посольствах и фольклорные праздники…
За эту непомерную безропотную работу признателен ей был один только Франц Иосиф: восторгался мужеством двадцатилетней принцессы, которая с такой смелостью старалась выполнять труднейшую работу вице-императрицы. Заставить делать это не удавалось ни Сисси, ни Рудольфа, они проявляли тут откровенную нелюбовь. А Стефания, как и сам старый император - покладистый работник власти, и Франц-Иосиф часто сожалел, что она не парень и не его сын.
К несчастью, эта утомительная деятельность подрывала здоровье молодой женщины. Первые роды, очень трудные, повлияли на ее хрупкое здоровье, и врачи опасались, что она не сможет больше иметь детей. Страх перед этим настолько прочно засел в мозгу императора, да и Рудольфа тоже, что для нее сделали некоторое послабление в режиме императорской тюрьмы - Стефания получила возможность время от времени отдыхать.
Стали ее видеть на острове Джерси, в Лакроме, в замке Мирамар, что близ Триеста, но чаще всего - в Аббазии, на Далматинском берегу. Но всегда одну, как и императрицу Елизавету, или в обществе сестры Луизы. Понемногу покинутая принцесса начала привыкать к своим каникулам. В Аббазии она дышала - вдали от мрачных стен Хофбурга. У нее появилась возможность быть почти такой же, как все остальные,- молодой дамой, отдыхающей с маленькой дочерью, а это замечательно… Тем более что жизнь в Вене, особенно пребывание рядом с Рудольфом, становилась все невыносимее - все чаще происходили ужасные сцены.
- Ты боишься умереть? - спрашивал он ее иногда.- Это ведь так просто, Стефания! Смотри: небольшое движение пальцем, легкое нажатие на этот вот кусочек железа - и все кончено…
Под взором жены, полным ужаса, Рудольф, с помутившимися глазами, вертел в руках дежурный револьвер… Уже не в первый раз играл он перед ней этим смертельным оружием. Но она, даже если и боялась его, старалась ничего не показывать, чтобы не будить жестокость в этом странном сердце.
- Ты не должен так говорить,- холодно произносила она.- Принц еще менее простого смертного имеет право распоряжаться своей жизнью. Для него долг превыше всего.
- «Долг»! У тебя только это на уме, Стефи! Ты похожа на моего отца, вы с ним чудная парочка: оба погрязли в респектабельности и соблюдении этикета!
- Когда правишь страной, это намного лучше, чем погрязнуть в пьянстве и разврате! - с презрением отвечала молодая женщина.
В тот день Рудольфом овладел ужасный приступ гнева - жена старалась не обращать внимания. Впрочем, в последнее время эти приступы стали усиливаться, принимать устрашающие формы. Эрцгерцог много пил, не спал ночами, разрабатывая вместе с друзьями-журналистами и кузеном, революционно настроенным эрцгерцогом Яном-Сальватором, планы, представлявшие опасность для государства. Эти планы, навеянные чрезмерным великодушием и либерализмом, заслуживали по меньшей мере уважения за вложенное в них чувство человеческой солидарности. Становясь с каждым днем все беспокойнее и испуганнее, полностью утеряв связь с отцом, отупев от работы и от удовольствий и потому заболевший, Рудольф прожигал жизнь, и каждый прожитый день прививал ему все больший вкус к смерти - понять этого мирная Стефания никак не могла. Да и кто посмеет упрекнуть в этом двадцатилетнюю женщину?
