Эльза Вернер - Дорогой ценой
– До нас дошли слухи о бедственном положении этого семейства, – сказала Агнеса. – Мой отец знает мужа больной, иногда работающего на канцелярию, как честного и прилежного труженика; поэтому я решила навестить больную, чтобы хоть духовно утешить ее.
– Ну, духовное утешение здесь совершенно излишне, – произнес Макс. – Крепкий бульон и хорошее вино ей гораздо более необходимы.
Агнеса, по-видимому, намеревалась уже начать отступление, которым она еще в первое свидание с доктором выразила свой ужас перед его кощунственными фразами, однако на сей раз передумала; только ее кроткий, тихий голос звучал заметно тверже, когда она снова заговорила:
– И в этом отношении я кое-что принесла ей и буду приносить, сколько могу. Но я считала неотложно необходимым приготовить тяжело больную к переходу в лучшую жизнь, который, может быть, уже недалек.
– Странное занятие для девушки вашего возраста! – заметил Макс. – В ваши годы обыкновенно предпочитают заниматься исключительно земными делами, оставив в покое небесные радости.
Агнеса была видимо оскорблена этой насмешкой; обычная кротость покинула ее, и она ответила несколько раздраженным тоном:
– Я отказываюсь от мира и подобными духовными услугами подготовляюсь к своему будущему призванию: я скоро постригусь в монахини.
Макс остановился, с величайшим изумлением глядя на свою спутницу.
– Это – неподходящее дело, – вдруг проговорил он. – Вы не очень крепкого здоровья, нежного сложения и нуждаетесь во внимательном уходе, если хотите поправиться, как следует. Монастырская жизнь с ее строгими правилами, замкнутостью и утомительными службами совершенно не для вас. Она, без всякого сомнения, вызовет у вас грудную болезнь – чахотку, и смерть.
Все это молодой врач проговорил с видом полнейшей непогрешимости, как будто в его личной власти было распоряжаться грозной судьбой, и его слова произвели должное действие. С испугом посмотрев на него своими темными глазами, Агнеса покорно опустила голову.
– Я не думала, что моя болезнь так серьезна, – чуть слышно промолвила она.
– Она нисколько не опасна, если вы будете вести разумный и естественный образ жизни, но монастырская жизнь – верх неестественности и неразумия, и вы погибнете в первые же годы своего поступления в монастырь.
Агнеса остановилась в нерешительности – не следует ли ей поскорее бежать от этого доктора, в безбожии которого она теперь была вполне уверена, но в конце концов предпочла ближе познакомиться с его испорченностью.
– Вы ненавидите монастыри? – спросила она.
– Я призван бороться со страданиями и язвами рода человеческого, – лукаво произнес молодой врач.
– Вы и религию ненавидите?
– Ну, смотря по тому, что под этим словом подразумевается, да к тому же монастыри и религия – две разные вещи.
Это было уже слишком для будущей монахини. Она ускорила шаги, чтобы избежать опасной близости, однако Макс тоже моментально прибавил шагу, и они по-прежнему шли рядом.
– У вас, разумеется, совсем другие взгляды, – заговорил он, – но ведь вы воспитаны в совершенно иной обстановке, под влиянием совсем других идей, чем я. Что касается меня лично, то я очень хотел бы, чтобы все монастыри…
– Исчезли с лица земли? – дрожащим голосом перебила девушка.
– Ну, не совсем, – ответил практичный Макс, – было бы жаль лишиться таких чудных зданий. Можно было бы обратить их в нечто более полезное, да и для обитательниц их нашлись бы подходящие занятия. Например, монахинь можно было бы выдать замуж.
– Выдать… замуж! – повторила Агнеса, с ужасом глядя на спутника.
– А почему бы и нет? – спросил он с невозмутимым спокойствием. – Я не думаю, чтобы с их стороны часто встречалось сопротивление. И, может быть, самое лучшее было бы выдать замуж всех монахинь гуртом.
Агнеса почувствовала смутный страх, что судьба, грозившая всем монахиням, могла сделаться ее собственной участью. Она уже буквально бежала, но напрасно: рядом с нею бежал и Макс.
– Это было бы вовсе не так худо, как вы себе представляете, – продолжал он. – Все разумные люди женятся и в большинстве случаев очень довольны этим. Просто непростительно внушать девушкам отрицательное отношение к вещам, которые сами по себе абсолютно естественны и… Но знаете, фрейлейн, мне необходимо отдохнуть – я совсем задохнулся. Ну, слава Богу, ваши легкие совершенно здоровы, иначе вы не выдержали бы такого стремительного бега.
Агнеса тоже остановилась, потому что и сама уже едва переводила дыхание. Щеки девушки от волнения покрылись ярким румянцем, который удивительно шел к тонким чертам ее лица. Доктор Бруннов заметил это, но нисколько не смягчился, а со строгим видом принялся считать пульс молодой девушки.
– Для чего так бесполезно утомляться! Я же сказал, что вам необходимо беречься! Теперь вы пойдете домой тихим шагом, и я попросил бы вас впредь одеваться потеплее для прогулки. Продолжайте принимать мое лекарство; в отношении остального могу только повторить мои прежние предписания: воздух, движение, развлечения. Будете вы в точности исполнять это?
– Да, – ответила Агнеса, окончательно оробев от повелительного тона молодого доктора, который к тому же не выпускал ее руки.
– Я полагаюсь на ваши слова. Что касается моей новой пациентки, то мы можем поделить дело. Приготовляйте женщину к переселению на небо, а я стану делать все возможное, чтобы как можно дольше не пускать ее туда, и думаю, что муж и дети будут мне за это очень благодарны. Честь имею кланяться, фрейлейн!
С этими словами Бруннов приподнял шляпу и направился в город, а Агнеса пошла домой тихим шагом, как сказал доктор, но в глубине душе была возмущена. Во всяком случае, это был ужасный человек, без религии и без правил, высмеивающий и презирающий все святое и, кроме того, еще невероятно бесцеремонный. Впрочем, ничего иного и нельзя ожидать от сына человека, стремившегося ниспровергнуть государство и правительство и развивавшего в своих детях те же губительные наклонности. Советник описал все это своей дочери в самых черных красках. Она вполне соглашалась с ним, что следовало относиться с отвращением к таким людям, как Брунновы – отец и сын, – но все-таки решила на следующий день опять отправиться к больной. Ведь нельзя было пренебречь святой обязанностью, состоявшей в том, чтобы бороться с влиянием доктора, который, может быть, и вылечит свою пациентку, но в то же время повредит ее душевному спасению, признавая лишним всякое духовное утешение.
ГЛАВА IX
В комнате баронессы Гардер только что окончился довольно продолжительный разговор. Равен без обиняков рассказал ей об отношениях Габриэли и асессора Винтерфельда, и баронесса была вне себя. Она действительно не имела ни малейшего понятия о случившемся. Ей даже в голову не приходило, чтобы молодой, не имеющий никаких средств асессор мещанского происхождения рискнул поднять взор на ее дочь или чтобы ее дочь способна была ответить на такое чувство. Брак, о котором сейчас шла речь, казался ей одинаково и невозможным, и смешным, и она разразилась горькими сетованиями на непростительное легкомыслие дочери и «безумие» молодого человека, который мог подумать, будто баронесса Гардер доступна для него.
