Катулл Мендес - Король-девственник
— Смеясь, ты, однако, говоришь правду, — сказал задумчиво Фридрих. — Я не должен оставлять свою задачу, не доведя ее до конца; мне приходится остаться королем, для того только, чтобы сделать Ганса Гаммера богом.
И прибавил:
— Ты привел лошадей?
— Да, ваших любимцев: черную кобылу, Ночь, и другую, Грань. Я оставил их у подножия горы, возле хижины вашей кормилицы; пока они жуют траву и снег, старая Вильгельмина приготовляет молочный суп и черный хлеб для нашего утреннего завтрака.
— Следовательно, я возвращусь в Нонненберг, — задумчиво проговорил король, — ступай, Карл, я иду вслед за тобой.
И положив руку на плечо своего молодого слуги, он начал спускаться по снежным ступенькам и льдинам, направляясь к подножию горы.
Он еще раз остановился и взглянул вокруг себя.
Та же грандиозно расстилавшаяся картина Альп, со своими гранитными уступами усеянными игловатыми соснами, ветви которых склонялись над бездонными пропастями, укутанными дымчатым туманом; по бледно-голубому небу неслись легкие облака, гонимые тихим ветром, который иногда, подняв рассеянные хлопья снегу, превращает их в снежную пыль; а январское солнце освещало ледяные скалы и снеговые вершины, переливаясь разноцветными красками на усыпанных снегом ветвях дерева.
Он опять приложил флейту к губам. Та же песнь, которую он играл прежде, протяжная и звучная, нарушила это безмолвие природы и снова разлилась тихими переливами, похожими на падающие капли воды начинающего оттаивать ручейка. Но теперь на этот призыв флейты не ответил уже голос альпийского соловья, который служил тогда как бы ответом идеала на запросы счастья и грез.
Затем, бросив последний долгий взгляд, будто желая навсегда сохранить в памяти всю эту белую картину зимы, и глубоко вздохнув всею грудью, точно желая унести в своих легких весь свежий воздух этих обширных возвышенностей, король-пастух, спустился по снежной тропинке, задумчиво прошептав:
— Птичка этой пустыни рассердилась на меня за то, что я возвращаюсь к людям.
Глава восьмая
В одном из корпусов резиденции короля, в Нонненбурге, находился недоступный ни для кого кроме короля, уединенный уголок его нескольких любимых пажей. Даже для тех, которые по целым дням бродят под окнами дворца, этот уголок был настолько таинственен, что казалось, будто он где-то далеко.
Среди делового и оживленного города и парка, красующегося зеленой листвой и весело порхающими птицами, этот уголок рисовался воображению жителей каким-то волшебным жилищем, точно остров чудес, где ничто из творений природы не может ни петь, ни цвести, как такое место, где не может существовать что-либо, одаренное элементами жизни. Это был почти другой мир среди всего остального, подобие рая, на углу главной улицы столицы. И вместе с тем, эдем этот, которому приписывалась вся роскошь рая, по причине чего-то смутного и никому неизвестного, внушал каждому невольный ужас, подобно тому, как за высокой оградой можно предположить и цветущий сад, и кладбище.
Любопытство почти всегда граничит со страхом. А между тем, к нему подходят близко; подсматривают, сторожат; пытаются, стоя на кончиках пальцев, окинуть взглядом то, что находится за спущенными занавесями окон. Напрасные усилия! Тут так же, как в сказке «Синяя Борода», где на вопрос, что делал Мерлин в гроте Вивьян, «Любопытство спрашивает, но Тайна делает знак Молчанию, чтобы оно отвечало за нее».
Сюда-то, именно, и пришел король Фридрих, вернувшись с горы.
Пройдя в полутьме, полной тихого шепота, где никому невидимые руки сняли с него меховую одежду и облекли в другое платье, он ощупью раздвинул густые ветви ив шумевших позади него, подобно шелесту шелкового платья, и вслед за тем, тотчас же при ярком ослепительном свете, отражавшемся на разноцветных каменьях — послышались голоса:
— Да здравствует король Парсиваль!
— Да здравствуй, герой Зигфрид!
— Слава тебе, Тезей!
— Преодолел ли ты препятствия, и удалось ли тебе отнять у врагов то место мучения, где пролита святая кровь Иисуса?
— Прикладывал ли ты свои губы к ране дракона, для того, чтобы получить дар узнавать, о чем говорят между собой лесные птички?
— Победил ли ты диких амазонок, у которых на касках изображены львиные пасти?
— Достал ли ты золотое украшение из волос Кюндри?
— Не дрогнуло ли твое сердце, при появлении Валькирии, на вершине горы, среди пламени?
— Осмелился ли ты коснуться губами раненной груди жестокой Гипполиты?
— Да здравствует победитель Сен-Грааля!
— Здравствуй, убийца чудовищ!
— Слава тебе, победитель воинственных женщин!
Кто говорит все это? Птицы. Среди полета разноцветных крыльев, красивая хохлатая малиновка, вспоминая, быть может, о своем пении в лесу Кальварии, уцепившись лапками за гирлянду вьющихся растений, надувши свое маленькое горлышко и раскрыв крошечный клюв, спрашивала у Парсиваля, что удалось ему узнать о чаше страданий; снегирь, распустив крылышки, приветствовал убийцу дракона; а голубок ворковал свое приветствие герою Афин.
Здесь, с высоты чистого, голубого неба, местами покрытого дымчатыми облаками, золотистые лучи полуденного солнца освещали лесной просвет. Смешанный запах трав, нагретых солнцем, будто исходил из земли, покрытой дерном, где там и тут пестрели звездочки белых маргариток и ландышей; по изломанным стебелькам трав ползали ящерицы, и с цветка на цветок прыгали кузнечики. Деревья необыкновенных пород, со стволами кораллового цвета, откуда вытекал золотистый клей, в такт ритмическому колыханию ветра, склоняли и поднимали свои изумрудные листья; рядом с ними красовались рубинового цвета тюльпаны; а там под густо перемешанной листвой, вытекая из скалы, ручеек катил свои сверкавшие бриллиантами струйки и внизу, в траве, переходил в шумящий поток. По временам, слышалось резкое трепетание листьев, вызванное, быть может, толчком невидимо пробежавшей газели, которая, подобно захваченной врасплох, с опущенными в воду ногами, нимфе, пряталась за дерево, сбивая с листьев капли жемчужной росы.
И вот, среди всей этой роскошной картины природы, в то время, как летевшая над его головой птицы кричали ему свои приветствия, Фридрих, горделивый и моложавый, как четырнадцатилетний юноша или совсем юная девушка, одетый в длинное полотняное платье, стянутое серебряным поясом, в пурпуровом плаще, на плечах, в надвинутой на лоб шапочке, украшенной лебединым крылом, выглядел каким-то сказочным принцем, вернувшимся в свое царство, где отовсюду его приветствует чудная, волшебная природа.
