Анна Князева - Маскарад чувств
Анна Князева
Маскарад чувств
* * *— Николя, я поверить не могу: мы едем в Петербург! Вдвоем! Открываем новую страницу нашей жизни… Я уверена, что написанное на ней нам понравится. Как хорошо, что тетушка согласилась принять нас!
Тонкие руки Лизы в кружевных перчатках так и мелькали, словно крылышки птицы, каким-то чудом угодившей в дорожную карету. Николя угадывал в этой ее оживленности нечто нервное, лихорадочное. Ведь его сестра вовсе не была легкомысленной особой, которая могла наслаждаться жизнью, несмотря на то, что они похоронили отца всего несколько дней назад. Скорее страх перед неопределенным будущим заставлял Лизу заполнять дорожную карету несвойственным ей веселым щебетом. Создавать атмосферу жизнерадостности, которой она не испытывала.
И, понимая это, Николя следил за сидевшей напротив сестрой с сочувственной и немного снисходительной улыбкой, которая стала свойственна ему после смерти отца — Александра Васильевича Перфильева. Теперь Николя не просто ощущал себя старшим в их небольшом семействе, он действительно был им. И к его всегда нежному и бережному отношению к Лизе, с которой они родились двойняшками, теперь добавилось любовное покровительство.
Про них говорили:
— Они — одно. Только одежды разные.
И сам Николя всегда воспринимал сестру как часть себя, ведь их близость была не только природной, но и духовной: им нравились одни и те же вещи в литературе, музыке, живописи. И если Николя вдруг начинал напевать себе под нос какой-то новый романс, то мог быть уверен, что Лиза, втайне, тоже разучивает этот романс. Они вместе могли часами кататься на лошадях или играть в бильярд, который Лиза освоила ничуть не хуже брата. Может, даже и лучше. По крайней мере, его Лиза обыгрывала множество раз. А иногда и отца…
— Вырастил на свою голову, — ворчал он в таких случаях, но чувствовалось, что Александр Васильевич гордится дочерью.
Она любила готовить им с отцом сюрпризы — пряталась в саду, рисуя новую акварель, убегала в беседку в дальнем конце сада, чтобы никто раньше времени не услышал того, что она поет. Иногда Николя незаметно подкрадывался, слушал какое-то время, а потом с воплем выскакивал из кустов, пугая сестру, хорошенькое лицо которой немедленно делалось пунцовым, и Лиза, сжимая кулачки, принималась топать на него ногами.
Теперь он убежден — подобные дурачества необходимо оставить в прошлом. Отныне Лиза должна хоть немного слушаться его, но в глубине души Николя не очень-то на это рассчитывал. Но еще меньше надежд он возлагал на тетушку Аглаю, сестру отца, у которой младшие Перфильевы должны были поселиться в Петербурге.
В последний раз брат с сестрой видели тетушку, Аглаю Васильевну, когда им было лет по десять. Батюшка не любил Петербурга, и выезжал туда крайне редко. Его все раздражало в этом городе: и климат, и режущий глаз блеск балов (увидеть который так жаждали его дети!), и необходимость вести светские беседы. Александра Васильевича и в Тверской-то губернии, где располагалось поместье Перфильевых, за глаза звали «бирюком» из-за того, что всячески избегал общения с соседями.
Иногда все же в доме бывали гости, и Лиза непременно затевала «живые картины» с шарадами или домашнюю постановку оперы. Отец почему-то не любил театр, и крайне неохотно отпускал их с Николя на премьеры. И всегда только в сопровождении своей тетушки, до самой смерти жившей в доме Перфильевых. Но Лизу привлекало все связанное с театром, так сильно, что она не могла справиться с этим увлечением даже в угоду отцу, которого искренне любила. Когда она выходила на домашнюю сцену, у нее возникало ощущение такой легкости и свободы, словно ей удавалось взлететь над землей. И Лиза парила над головами зрителей, любовно оглядывая их с высоты и даря им радость.
Александр Васильевич хоть и не принимал участия в постановках, но непременно был в числе зрителей.
Незаметно тряхнув головой, Николя отогнал непрошенные воспоминания. Золотая листва деревьев, мелькавших за окнами кареты, напоминала об открытии очередного сезона светской жизни Петербурга, которая затихала на лето. Николя и самому так не терпелось окунуться в эту самую жизнь, что он, мучаясь чувством вины, с упреком сказал сестре:
— Ты будто рада смерти нашего батюшки!
У Лизы округлились серые глаза:
— Да Бог с тобой, Николаша! Что ты говоришь?
— Да ведь если б папа, — он произносил слово на французский манер, — не умер, мы ни за что не поехали бы в Петербург. И эту осень, и следующую мы опять провели бы в своем поместье, почти никого не принимая, ни с кем не встречаясь…
Сестра озабоченно пробормотала:
— Надеюсь, тетушка Аглая Васильевна окажется добра к нам. Почему она почти никогда не приезжала к нам в гости? Я совсем не помню ее.
— Папа не любил посторонних в доме, ты же знаешь, — неуверенно отозвался Николя.
— Да ведь она вовсе не посторонняя! Разве может родная сестра быть посторонней?
Лизе едва исполнилось семнадцать, она искренне верила, что подобное отчуждение невозможно в людских отношениях. Но и Николя разбирался в этом ничуть не лучше. Единственное, в чем он смог заверить сестру, было:
— Ты, Лизонька, никогда не станешь для меня посторонней!
Она крепко сжала его руку:
— А ты для меня, Николя!
Они ведь были единственными друг у друга. Уединенный образ жизни, который так нравился отцу, не позволял детям сближаться со сверстниками более, чем это положено для светского общения. Перфильевы иногда наносили визиты соседям, изредка принимали у себя, но в этом было больше церемонности, чем душевности. Ее брат с сестрой находили только друг в друге, и потому торопились поделиться любыми мыслями, впечатлениями от прочитанного, услышанного, даже приснившегося.
Смущенно улыбнувшись (а ему подумалось, что это вышло снисходительно), Николя заметил:
— Надо признать, письмо нашей тетушки, в котором она приглашала нас к себе, было не таким уж… теплым.
— Оно было только любезным, верно, — согласилась Лиза. — Но ведь папа тоже редко бывал ласков с нами, однако же он все равно нас любил…
Заслышав сомнение в ее голосе, Николя поторопился заверить:
— Конечно, любил. Вот только…
— Его странное завещание…
— Все эти условия, которые мы должны выполнить, чтобы вступить в право наследования…
— Целый год не посещать театров и не водить знакомство ни с кем из актеров! Почему, Николя? Почему? Ведь он знал, что я безумно люблю театр!
Щеки ее уже пылали, а руки, которые так ловки были за роялем, снова порхали в воздухе. Поймав обе, Николя прижал их к коленям.
