Анастасия Дробина - Грешные сестры
– А что, денег много у тебя? – вдруг задумчиво спросил Мартемьянов.
– Денег нет, – честно ответил Владимир. – Назовите, сколько нужно, и я постараюсь достать.
– Достанешь ты, как же… – откровенно зевнул купец. – Не знаю уж, что ты там за офицер, только по всему видать – такой же беспашпортный, как и жулик твой. И чего мне с вами делать? В разум не возьму…
Владимир молчал: все равно говорить было больше нечего. Мартемьянов, поглядывая на него, не спеша глотнул чаю, отодвинул бумаги, посмотрел зачем-то на счеты, подумал с минуту, сдвинув взъерошенные брови, – и вдруг крикнул:
– Эй, Ванька! Приведите вора давешнего!
«Приведите», – мельком отметил Владимир, чувствуя, как взбежали по спине горячие радостные мурашки. Значит, чертов сын, не только жив, но и на ногах держится… Прошло довольно много времени, Мартемьянов молча пил чай, Владимир все так же стоял у дверей, чувствуя, как от напряженного ожидания бухает, словно забивая невидимые сваи, сердце. Наконец послышался грохот приближающихся шагов из сеней. Дверь, стукнув, распахнулась, и двое мужиков, пыхтя, втащили связанного Северьяна.
Даже при тусклом свете керосиновой лампы было заметно, как сильно он избит. Все лицо было в темных пятнах и полосах засохшей крови, рубаха порвана в лоскутья, губы разбиты, но оба глаза были на месте, – что в первую очередь отметил Владимир. Правда, глаза эти были сплошными сизо-черными синяками, но блестели из-под вздувшихся век знакомым диковатым и по-прежнему непокорным блеском.
– Вот он, красавец, – спокойно сказал Мартемьянов, кивая на приведенного. – Твой, что ли, узнаешь?
– Узнать, конечно, трудно, – в тон ему ответил Владимир. – Но все-таки мой. Что хочешь за него, Федор Пантелеевич?
Северьян исподлобья посмотрел на Владимира. Опустил голову. Мартемьянов, наблюдая за обоими, усмехнулся:
– В участок я своих воров не сдаю (он так и сказал – «своих»), возиться неохота. У меня расправа коротка: мешок на голову – и в Волгу. Этот живой, потому что дрался лихо, люблю таких. Так, говоришь, ты его этим китайским выкрутасам научил?
– Я, – бестрепетно повторил Владимир. Северьян снова искоса взглянул на него, ничего не сказал. Мартемьянов усмехнулся:
– Моих молодцов тому же выучишь – и в расчете с тобой.
– По рукам, – хрипло сказал Владимир. До последней минуты он боялся, что купец шутит или издевается. И поверил в удачу лишь тогда, когда по знаку Мартемьянова хмурый приказчик разрезал веревку, стягивающую запястья Северьяна. Глядя на побелевшее лицо последнего, Владимир понял, что Северьян сейчас упадет, и поспешно подошел ближе, чтобы поддержать его, но тот все же устоял на ногах и лишь, закрыв глаза, прислонился к стене. Мартемьянов встал из-за стола и подошел ближе.
– М-да… Отделали его, конечно, знатно, – озабоченно сказал он, за волосы подняв голову Северьяну и заглянув ему в лицо. Северьян не огрызнулся, как боялся Владимир, и лишь стиснул зубы. – Ну, зубья почти все на месте, кости тоже… Вот что, идите-ка вы в баню, топлена. Чуть попозжей я вам бабку пришлю, посмотрит его. И запомни, Владимир Дмитрич, – у нас с тобой уговорено. Слово я свое сдержу, но уж и ты свое держи. Ежели обманешь – у черта за пазухой найду. Не веришь – в городе про меня поспрошай, расскажут люди добрые.
– Верю. – Владимир взял за плечи Северьяна и повлек его в сени. Впереди пошел уже знакомый приказчик. В дверях Владимир обернулся и заметил, что Мартемьянов стоит у стола и, сощурив глаза, смотрит им вслед. Но что выражал его взгляд, Владимир понять не успел: тяжелая дверь захлопнулась.
В бане – легкий мятный пар, влажные и горячие бревна стен, дубовые веники, раскаленные камни в печи. Владимир сбросил Северьяна на полок у стены, увидел у каменки ковш с квасом, щедро плеснул на горячие камни, – и всю баню заволокло белой душистой завесой. Когда пар немного рассеялся, Владимир увидел, что Северьян лежит на спине запрокинув голову, с зажмуренными глазами и часто, хрипло дышит.
– Что, худо совсем? – обеспокоенно спросил Владимир, садясь рядом. – Позвать кого?
– Не… Ништо… Не впервой. – Северьян, не открывая глаз, облизал обметанные кровью губы. – Простите меня, Владимир Дмитрич…
– Да шел бы ты… – с досадой выругался Владимир. – Ну за каким чертом ты сюда полез? Не знал будто, что этот Мартемьянов за человек…
– Знал, чего ж не знать… А вы чагравого его видели? Двухлетку, с полосой на спине? Я таких коняшек и у цыган не наблюдал, и у черкесов… Я его в астраханские степи бы угнал, татарам бы продал за такие деньги, что и ваш папаша не нюхал…
– Да зачем они тебе, дурак?!
– Я бы вам отдал… Женились бы на этой вашей Марье Аполлоновне. Сколько же женщине мучиться?
– Да с чего ты взял, что я жениться хочу? – рявкнул совершенно сбитый с толку Владимир. Северьян усмехнулся, не поднимая век.
– А сколь же вы еще так вот собираетесь? Не век же с босяками валандаться, когда-нибудь и успокоиться пора.
– Вот, я вижу, ты чуть и не успокоился… со святыми, – проворчал Владимир, вставая и снимая со стены веник. – Ладно, горе луковое, лежи и молчи. Мне тебя поскорей на ноги ставить надо, не одному же молодцов этих учить.
– Плюньте на них, Владимир Дмитрич, – зло сказал Северьян, вдруг открывая глаза. – Вот забожусь вам на чем пожелаете: как только я на ноги встану – убежим. В степи убежим, в Крым, в Бессарабию, и хвостов понюхать не успеют!
– Встанешь ты не скоро. Да и я слово дал. Лежи пока… а дальше видно будет. Да глаза-то закрой, капли полетят!
Северьян послушался, умолк – и через минуту уже блаженно стонал под ударами теплого и мягкого березового веника. А вскоре дверь парной распахнулась, и в баню вошла, мелко семеня, скрюченная, горбатая старушонка в драной кацавейке и низко надвинутом цветном платке.
– Етот, что ли, болезной? – неожиданно молодым, звонким голосом спросила она и, нагнувшись над Северьяном, убежденно сказала:
– Крепкой молодец. Скоро на ноги встанет.
Бабка не ошиблась: Северьян поднялся быстро. Около недели он пролежал в крошечной горнице верхнего этажа и почти все это время спал беспробудно, как раненое животное, леча сном ссадины, ушибы и отбитые внутренности. Просыпался он, только чтобы поесть и дать бабке сделать перевязки, а Владимиру – доставить себя по нужде до ведра. По ночам его мучили боли, он стонал сквозь зубы, но не жаловался и даже шипел на Владимира, подходившего к нему с ковшом воды:
– Да ляжьте уже, Владимир Дмитрич, житья от вас нету… Сон привиделся, только и всего…
– Сон… Пить хочешь?
– А давайте, коли все едино встали… – Он жадно, одним духом вытягивал содержимое ковша и молча падал на постель.
