Дженнифер Блейк - Порочный ангел
Ей нечего было возразить.
— Даже не знаю. Прошлую ночь ты, кажется, вообще не спал.
— А это, — мягко сказал он, — твоя вина.
— Моя вина?
— Не стоит меня искушать. Ну, короче, в сапогах или без?
Элеоноре уже много раз приходилось заниматься этим, когда Жан-Поль являлся домой таким пьяным, что не мог подняться по лестнице.
Кипя от злости, она все же подошла к изножью кровати. Элеонора была в ярости и слабо сознавала, что, выполняя его просьбу, она как бы демонстрирует полное согласие с его присутствием в своей комнате. И когда один сапог оказался у нее в руке, эта мысль внезапно озадачила ее. С задумчивым блеском в глазах она взвесила в руке тяжелый кавалерийский сапог.
— Не стоит, — медленно протянул он, догадавшись о намерениях Элеоноры.
После короткой внутренней борьбы она кивнула, бросила сапог на пол и потянулась за другим.
— Да, не стоит. Все равно этим не убить.
Он улыбнулся, потягиваясь, поднял руки кверху, потом стал расстегивать рубашку.
Элеонора поставила второй сапог на пол, аккуратно выровняла носки. Под кроватью она заметила гардению, уже увядшую и потемневшую, — одну из тех, которую она вынула из своей прически вчера вечером. Элеонора подняла соцветие, выпрямилась и, повернувшись к Гранту спиной, принялась теребить лепестки. Комната наполнилась пряным ароматом увядания.
Рубашка Гранта полетела на пол, за ней — брюки. Пружины заскрежетали, словно протестуя. Он очутился сзади Элеоноры, положил руки ей на плечи и привлек к себе. Его рука дотянулась до узла пояса, легко развязала его, и полы халата распахнулись. Она почувствовала его прикосновение — уверенное и нежное.
Ее робкие слова протеста были смяты его губами. Грант повернул Элеонору к себе, освободил от халата и крепко обнял. Ее нежная грудь оказалась прижатой к его широкой груди, и каждой клеточкой своего тела она ощутила упругость его торса.
Его поцелуй был таким страстным, что дрожь пробежала по ее нервам, а губы сами доверчиво раскрылись. Остатки гардении незаметно упали на пол, когда Элеонора скользнула руками по его плечам и сцепила их у него на шее. Она ощутила терпкий запах рома и еще теснее прижалась к Гранту. Вся ее сдержанность и скованность исчезли. Она почувствовала, что тает, теряя себя в чрезмерной жажде его желания.
Вдруг Элеонора напряглась. Так не пойдет. Ведь у нее есть план — заставить его страстно желать ее, так страстно, чтобы он едва не сходил с ума, и в тот момент, когда Жан-Поль окажется на свободе, исчезнуть. Но в отсутствие полковника она не предусмотрела одного. И сейчас отвечать на его притязания — не ошибка ли это с ее стороны? Если она не станет сопротивляться, Грант легко добьется своего. Он получит ее тело, но больше не получит ничего.
Напряженная и молчаливая, Элеонора застыла в той позе, в которой он положил ее на кровать, стиснула зубы, почувствовав его губы у ключицы, и откинула назад голову, уже зная, что последует за этим, когда он доберется до ее груди. вдруг Грант поднял голову.
— Ты хочешь, чтобы так? — спросил он, и в его скрипучем голосе она уловила страшное разочарование.
Схватив ее запястья, он соединил их у нее над головой и сжал сильной рукой. Затем принялся целовать ее губы с такой грубой страстью, что она почувствовала привкус крови от раскрывшейся раны, которую она нанесла ему предыдущей ночью. Свободной рукой он ласкал ее тело, и Элеонора перестала дышать. Грант раздвинул ее колени и прижал ее так, что казалось, их уже не соединить никогда.
Задыхаясь от наплыва чувств, Элеонора подчинилась его силе, а когда он закончил, тут же освободилась от его отяжелевшего и ослабевшего тела и легла на бок. Ее сердце разрывалось от жалости к себе, слезы готовы были хлынуть из глаз. Должно быть, Элеонора могла выиграть, если бы он оставил ее в покое, но Грант, запустив пальцы в ее волосы, прижался к ней сзади, повторяя изгибы ее тела. И навязанная им воля полностью разрушила ее желание сопротивляться. Беззвучные горькие слезы потекли ручьем, когда его рука принялась гладить ее мягкое шелковистое тело — талию, живот, бедра. Элеонора чувствовала, что его пальцы становятся все требовательнее, его дыхание все горячее и быстрее, и вдруг ей пришла в голову мысль, от которой она перестала плакать. Со сладкой горечью она поняла, что, сколько бы ни сопротивлялась, она не может и не хочет отказываться от его ласк.
Элеонора проснулась на заре. Кругом — ни звука, ни дуновения ветерка, муслиновые занавески повисли на окне, как тряпки. За окном становилось все светлее, наступал очередной яркий день, однако в его тишине таилась какая-то угроза.
Все еще лежа в постели, она прислушалась. С улицы не доносилось ни звука — ни людских голосов, ни скрипов повозок, проезжающих мимо, весь дом был пронизан смертельной тишиной.
Повернувшись и осмотрев комнату, она обнаружила то, что и ожидала, — ни Гранта, ни его формы, а место, где он спал, даже остыло. Единственное, что сохранилось, — вмятина на подушке от его головы.
Элеонора села в кровати. Что-то неясное и неопределенное беспокоило ее. Она должна была вспомнить, но никак не могла. Это было что-то, что сказал ей Луис…
И в тот момент, когда она вспомнила, тишину утра разорвал гром ружейных выстрелов. Тотчас захлопали крыльями голуби, в испуге сорвавшиеся со своих мест, и потом прозвучал еще один выстрел, будто поставивший точку.
Человек, убивший предателя, должен умереть на заре… Место рядом с ней в кровати пустовало. И это не случайное совпадение. Мужчина, державший ее ночью в своих объятиях, командовал расстрельным взводом.
Глава 7
— Они вывели предателя-убийцу из боковой двери Дома правительства и заставили идти через двойные ряды фалангистов на площадь. Восемь солдат стояли по стойке смирно, держа ружья по бокам. Одно ружье было с холостым зарядом.
— С холостым? — переспросила Элеонора Луиса.
Испанец привалился к перилам, перебирая пальцами струны гитары, и под звук минорной мелодии описывал казнь, происшедшую несколько часов назад на центральной площади.
— Это для того, чтобы каждый солдат мог себе сказать, что не он убил. Бесполезный прием, потому что, когда в ружье есть пуля, солдат чувствует более сильную отдачу. И хороший солдат это понимает.
Элеонора кивнула, что поняла, а Луис продолжал, уставившись в пустоту невидящим взглядом.
— В десяти шагах сопровождавшие остановились, вперед вышел священник, а старухи начали повторять молитву. Когда приговоренный к смерти поцеловал крест, священник отступил назад. Приговоренному завязали глаза, повернули спиной к ружьям и заставили опуститься на колени прямо в пыль. Полковник вытащил свою саблю и скомандовал: «Изготовиться!.. Целься! Пли!» Сабля опустилась. Восемь выстрелов раздались как один, в тот самый миг, когда первый луч солнца осветил площадь.
