Мэри Брэддон - Тайна леди Одли
Это ветер опушил мхом бесцветные оштукатуренные стены.
Это ветер сотрясал, крушил, разорял скопление шатких построек, возведенных рукой человека, а потом уносился прочь, пронзительным свистом возвещая миру о своей разрушительной мощи.
Люк Маркс, вступив во владение постоялым двором, вымотался в неравной борьбе и вскоре упал духом и махнул на все рукой, предоставил ветру делать все, что ему заблагорассудится.
И все-таки заведение процветало. Здоровенные гуртовщики останавливались здесь, чтобы пропустить за маленькой стойкой стаканчик-другой. Зажиточные фермеры собирались здесь по вечерам и толковали о политике, сидя в гостиной с низкими потолками, обитой деревянными панелями, меж тем как их кони, фыркая в покосившихся стойлах, жевали подозрительную смесь гнилого сена и вполне сносных бобов. Даже обитатели Одли-Корт во время охоты иногда останавливались в заведении Люка Маркса. Короче говоря, несмотря на вечные передряги, Люк Маркс, обосновавшись на холме Маунт-Станнинг, был вполне доволен своим новым положением.
Фаэтон, стоявший в тумане, поджидал молодых, чтобы доставить их в новый дом. Несколько деревенских жителей, знавших Фиби с детства, толпились у церковных ворот, чтобы пожелать ей счастья. Бледные глаза девушки стали еще бледнее от слез, и жених, раздраженный таким проявлением чувств, проворчал:
— Ну чего разнюнилась? Не хотела идти за меня, так и не шла бы. Ведь не убил бы я тебя!
При этих словах Фиби вздрогнула и еще сильнее закуталась в шелковую накидку.
— Схватишь ты простуду в таком наряде, — по-своему истолковав ее состояние, заметил Люк, и, взглянув на ее дорогое платье без тени восхищения, добавил: — Не по чину расфуфырилась. Тоже мне барыня! Вышла за меня — так на шелковые тряпки не рассчитывай; мне такая роскошь не по карману.
Он поднял дрожащую девушку на руки, отнес в фаэтон, закутал в грубое мужское пальто и, причмокивая, погнал лошадей сквозь густой туман, сопровождаемый улюлюканьем деревенских мальчишек.
На место Фиби Маркс из Лондона выписали новую горничную, девицу с большим самомнением, которая ходила по дому в черном бархатном платье и чепчике, украшенном розовыми ленточками, и беспрестанно жаловалась на судьбу, забросившую ее в такую глухомань.
Под Рождество в Одли-Корт съехалось множество гостей.
Деревенский сквайр и его жена-толстуха заняли комнату с гобеленами.
Веселые девушки бегали вверх и вниз по длинным коридорам.
Молодые люди, подняв оконные решетки, наблюдали за тем, как южный ветер гонит по небу рваные облака.
В старых просторных конюшнях не было ни одного свободного стойла.
Во дворе устроили импровизированную кузницу для перековки гунтеров — охотничьих лошадей.
Беспрестанно тявкали собаки.
Чужие слуги толпились на верхнем этаже.
В каждом окне стояла свечка, мерцавшая в зимней ночи, и запоздалый путник, привлеченный мельканием огней и веселой неразберихой, царившей в доме, мог легко впасть в ошибку молодого Марло, принявшего гостеприимный особняк за добрую старую гостиницу, какие исчезли с лица земли с той поры, как последняя почтовая карета, влекомая отслужившими свой век лошаденками, совершила печальное путешествие на живодерню.
Среди гостей, прибывших в Эссекс на время охотничьего сезона, был и наш старый знакомый — мистер Роберт Одли. Он приехал, привезя с собой полдюжины французских романов, коробку сигар и три фунта турецкого табаку.
Простодушные молодые сквайры толковали за завтраком о потомстве Летучего Голландца и Вольтижера, о грандиозных семичасовых скачках, проходивших на территории трех графств, о том, что назад пришлось возвращаться полночь-заполночь, проделав тридцать миль и пересев на наемных лошадей. Время от времени, отхлынув от стола и не дожевав холодное говяжье филе, все бросались поглазеть то на лошадиные бабки, то на чью-нибудь растянутую руку, то на жеребенка, которого только что привели от ветеринара.
Что бы ни происходило, Роберт Одли держался особняком и, жуя хлеб с мармеладом, всем своим видом являл воплощенную скромность, не признающую за собой права принять участие в общей беседе.
Отправляясь в Эссекс, Роберт Одли прихватил с собою двух собак. Некий здешний джентльмен, отваливший в свое время полсотни фунтов за пойнтера и не посчитавший за труд съездить за двести миль только ради того, чтобы посмотреть на свору сеттеров, прежде чем совершить сделку, поднял на смех несчастных шавок, из коих первая, прежде чем обосноваться в адвокатских апартаментах, проследовала за Робертом через всю Ченсери-Лейн и прошла половину Хольборна, пока молодой адвокат не решился уделить ей некоторую толику от щедрот своего милосердия, а вторую, едва живую, вырвал из рук уличного торговца, который бил ее за то, что в его жизни желаемое никогда не совпадало с действительным. Роберт, однако, не отказал бедным тварям в дальнейшем своем покровительстве и настоял на том, чтобы они неотлучно оставались при нем, и они лежали под его мягким креслом в гостиной, к вящему негодованию миледи, которая, как мы знаем, не терпела вообще никаких собак, и потому все, кто гостил в те дни в Одли-Корт, смотрели на племянника баронета как на безобидный вариант закоренелого маньяка.
Участие Роберта в веселой рождественской возне ограничивалась, как правило, лишь несколькими слабыми попытками. Отправившись как-то вместе со всеми травить лисицу, он свернул с дороги у первого же фермерского дома и, воспользовавшись гостеприимством хозяев, не высовывал носа на улицу до самого конца охоты. В дальнейшем он зашел так далеко, что однажды хотя и с огромным усилием, но все же стал на коньки — однако, выйдя на лед, тут же шлепнулся на спину и лежал до тех пор, пока очевидцы, потрясенные увиденным, не увели его подальше от замерзшего пруда, дабы не изводить себя лицезрением повторного эксперимента.
В этом году Роберт решил не осложнять свою жизнь и прочно обосновался в гостиной Одли-Корт. Он взял на себя роль дамского угодника, не выходя при этом за пределы, установленные для него собственной его природной ленью.
Леди Одли приняла знаки его внимания с той полудетской легкостью, какую ее поклонники находили очаровательной, между тем как Алисию поведение Роберта просто вывело из себя.
— Ты всегда был вялой, бесцветной личностью, Боб, но в этом году превзошел самого себя. Держать моток шелковой пряжи леди Одли и читать ей Теннисона — единственное, на что ты способен.
— Не делай поспешных выводов, Алисия. Истина не Аталанта, не надо дергать ее за узду. Все дело в том, что леди Одли меня интересует, а деревенские друзья дядюшки — нет. Такой ответ тебя устраивает?
