Возвращение герцога - Валери Боумен
Где, ради всего святого, он был все это время? И почему, ну почему не дал знать, что жив и здоров? Где-то в глубине души – доверчивой и наивной – ей хотелось верить, что он тут же схватит ее в объятия и все объяснит, но получилось почти наоборот. Филипп смотрел мимо нее, как будто вообще ее не видел. И ухом не повел, когда она назвала его по имени, вообще не сказал ни слова. Или это самозванец? Но она могла чем угодно поклясться, что нет. Она слишком хорошо знала его лицо. Сомнений не было: конечно, это Филипп Грейсон, собственной персоной! Очевидно, однако, и другое: за эти три года он превратился в совершеннейшего незнакомца.
Подняв глаза, Софи принялась изучать собственное отражение в зеркале. Хорошо, что она сумела сдержать слезы – хотя бы этим могла утешиться. Видит бог, она могла расплакаться в любой миг. Удивительно, как это ей хватило сил, чтобы устоять на ногах! Она с трудом перевела дух. В голове завертелись прежние мысли. Что, скажите на милость, делает здесь Филипп? И где он был все это время? И зачем, ради всего святого, ему понадобилось, чтобы она думала, будто он мертв?
Эти вопросы громоздились один на другой. Возможно, стоило задать ему хотя бы один из них прямо сейчас? Но было слишком поздно. Да он бы и не ответил – учитывая его поведение. Софи оставалось лишь стоять перед ним с самым глупым видом в ожидании какого-то знака с его стороны, которого так и не последовало.
Нет, все-таки надо было дать ему пощечину! Это самое малое, чего он заслуживал после того, что устроил ей целый год ада. Но пощечина – неприличный поступок, недостойный, неправильный.
Софи отошла от зеркала, кусая кончик пальца. О боже! Впервые с того момента, как его имя слетело с уст леди Кранберри, она вдруг осознала ужасную истину. Пусть она и не дала ему пощечину, но что подумали прочие гости на балу при виде этой сцены с Филиппом? Она бросилась к нему, едва услышала имя, и получила от ворот поворот. А ведь только сегодня утром в газетах было объявлено о помолвке Софи с Хью Грейсоном, двоюродным братом Филиппа и наследником титула! Вот уж почешут языками светские сплетники, гадая, состоится ли ее свадьба с Хью теперь, когда объявился законный герцог?
Разумеется, ей теперь безразлично, что будет с ее помолвкой. Ей все стало безразлично с той ужасной минуты несколько месяцев назад, когда она узнала, что Филипп убит в Европе. Весь год Софи тихо оплакивала мужчину, которого любила, – не признавшись в том ни единой душе! – а тем временем Валентина, ее мачеха, настаивала, чтобы она нашла себе мужа. И на эту роль годился отнюдь не любой: уж точно не ниже герцога.
Какая торжествующая улыбка сияла на ее лице две недели назад, когда она сообщила, что отец и Хью подписали брачный договор! Разумеется, Софи и не догадывалась, что о помолвке объявят так скоро. Они даже не посоветовались с ней! Сообщение в утренних газетах стало для нее полной неожиданностью. Но, похоже, дорогая мачеха жестоко просчиталась: теперь она вряд ли захочет, чтобы падчерица выходила за Хью, поскольку титула ему не видать.
Кстати… а где Хью? Он ведь собирался приехать. По крайней мере, так он сказал, когда они виделись в последний раз. Неужели знал, что кузен восстанет из мертвых и заявит свои притязания на титул, который он все это время считал своим? Но он сказал бы ей, если бы знал, или по крайней мере предупредил Валентину. Не так ли?
Софи еще несколько раз глубоко вздохнула. Меньше всего ей хотелось возвращаться в бальный зал и видеть их лица. Их всех, и тем более лицо Хью, если он все-таки приехал, или лицо Валентины, или лица светских кумушек, которые, едва успели принести свои поздравления, теперь уставятся на нее жалостливыми глазами. И уж точно не лицо Филиппа, меньше всего Филиппа.
Она отделилась от стены и расправила плечи. Только трусиха стала бы прятаться весь вечер в дамской комнате. А она не трусиха. Ей придется вернуться в бальный зал, иначе о ней станут говорить бог знает что. Она ущипнула себя за обе щеки, чтобы мертвенная бледность сменилась хотя бы подобием румянца.
Софи уже направилась к выходу, когда дверь распахнулась и в дамскую комнату ворвалась Валентина. Алое, как кровь, платье мачехи едва прикрывало ее пышную грудь. Черные волосы, зачесанные высоко над лбом, были схвачены бриллиантовой тиарой, купить которую отцу Софи было едва ли по карману. Серо-зеленые, со стальным блеском глаза были злобно прищурены.
– Вот ты где, София! Слава небесам, я тебя нашла.
Что бы ни произносила Валентина, у нее выходило или мурлыканье, или змеиное шипение.
Софи процедила сквозь стиснутые зубы:
– Я уже иду в бальный зал.
У нее всегда были натянутые отношения с мачехой, и она имела все основания полагать, что они не сделаются подругами и сейчас. Несомненно, Валентина желала знать, зачем падчерица побежала навстречу Филиппу Грейсону.
Пройти мимо зеркала-псише, не устроив из этого целого спектакля? Не такова была Валентина! Поджав губы, она поглаживала острым ногтем черные брови, поворачивала голову из стороны в сторону, явно восхищаясь собственной красотой. Бесспорно, она действительно была красива. Несколько лет назад красота этой женщины, всего пятью годами старше Софии, вскружила голову ее отцу, который вдовел с тех пор, как дочери исполнилось восемь. Расположения Софи она не искала.
– Там все умирают от любопытства, – наконец сообщила Валентина, закончив любоваться собой в зеркале. – Какого черта делает здесь Филипп Грейсон?
Софи нахмурилась, но ответила спокойно:
– Откуда мне знать?
Так-то. Маленькая правда. Софи давно взяла за правило сообщать Валентине как можно меньше. Мачеха всегда находила способ обратить слова падчерицы против нее самой. По этой причине – одной из многих – Софи и Филипп держали в тайне намерение пожениться до тех самых пор, как три года назад он отбыл на континент, в действующую армию.
Резко обернувшись, Валентина воззрилась на Софи своими кошачьими глазами и, сложив руки на груди, вопросительно выгнула темную бровь:
– Что ты ему сказала?
– Ничего. Он меня не заметил.
Глаза мачехи гневно вспыхнули.
– Я бы не стала тебя осуждать, если бы ты велела ему убираться прямиком в ад. Этот негодяй только что стал серьезным препятствием в наших планах выдать тебя замуж.
Брови Софи сошлись на переносице. Валентина, как всегда, беспокоилась только о себе. Если нареченному падчерицы
