Манящая тайна - Маклейн Сара
— Нет. — Темпл покачал головой. Тот же ответ он давал предыдущие одиннадцать раз. — И тебе не следовало бы приносить это сюда.
— Почему? Разве мальчику нельзя дать такой же шанс, что и всем прочим?
Темпл посмотрел другу прямо в глаза:
— Ты кровожадный ублюдок.
Чейз рассмеялся:
— К великому сожалению моих родственников, я не ублюдок, а вполне законнорожденный.
— Но кровожадный.
— Просто люблю жаркие бои. — Чейз пожал плечами. — Ведь Лоув потерял тысячи.
— Да мне плевать, даже если он потерял драгоценности из королевской казны. Я с ним драться не буду.
— Темпл…
— Нет, послушай меня. Так вот, когда мы договаривались и когда я согласился присоединиться к «Ангелу», мы решили, что бои — мое личное дело. Ведь так?
Чейз медлил с ответом, а Темпл повторил:
— Ведь так?
— Да.
— И я решил, что не буду драться с Лоувом. — Темпл помолчал и добавил: — Он ведь даже не член клуба.
— Зато он член «Рыцаря». Теперь им предоставляются те же права, что и любому члену «Ангела».
— Да будь оно все проклято, — проворчал Темпл. — Если бы не Кросс и его идиотские решения…
— У него были на то причины, — перебил Чейз.
— Да избавит нас Господь от влюбленных мужчин!
— Вот-вот, — закивал Чейз. — Тем не менее у нас появился еще один игорный ад, а Лоув ему задолжал. И он имеет право на матч, если просит об этом.
— Каким образом этот мальчишка проиграл тысячи? — осведомился Темпл, с отвращением слыша в своем голосе досаду. — Ведь все, к чему прикасался его отец, превращалось в золото!
«Именно поэтому сестра Лоува казалась такой привлекательной невестой».
Омерзительная мысль! А также воспоминания, явившиеся вместе с ней.
Чейз пожал плечами.
— Удача отворачивается быстро. — Это и была та истина, на которой все они наживались.
Темпл выругался и заявил:
— Я не буду с ним драться. Избавьтесь от него.
Глядя ему в глаза, Чейз тихо сказал:
— Нет никаких доказательств, что ты ее убил.
— И нет никаких доказательств, что я этого не сделал, — с невозмутимым видом ответил Темпл.
— Могу держать пари на все, что у меня есть, — ты этого не делал.
— Но ты же не знаешь правды… — Темпл и сам ее не знал.
— Зато я знаю тебя, — сказал Чейз.
Нет, никто его не знал по-настоящему.
— Я уже говорил, что не буду с ним драться. И я не желаю говорить об этом снова и снова. А если хочешь, чтобы мальчишка подрался, — дерись с ним сам.
Он ждал возражений Чейза, но не дождался.
— Что ж, Лондону это понравится. — Основатель «Ангела» встал, взял со стола список следующих матчей и стопку бумаг, лежавшую там еще до боя. — Отнести это для записи в бухгалтерские книги?
Темпл покачал головой:
— Нет, я сам этим займусь.
Чейз поморщился и пробормотал:
— Зачем тебе вообще понадобились эти документы?
Темпл взял у друга бумаги, где четким почерком были перечислены долги Монтлейка. Сотня фунтов здесь, тысяча там, дюжина акров земли. И еще сто акров, также дом, лошади, карета…
Пожав плечами, Темпл проговорил:
— Он ведь мог победить.
Чейз приподнял светлые брови.
— Мог?
— Да, мог, но не победил. — Темпл положил отчет на обшарпанный дубовый стол. — На эти бои они ставят все. Даже я не могу не признать значительность их потерь.
— И все-таки ты побеждаешь.
Да, конечно. Но он хорошо понимал тех, кто потерял все. Понимал, каково это, когда жизнь переворачивается в одно мгновение только из-за того, что ты сделал неверный выбор. Переворачивается из-за поступка, который не следовало совершать.
Хотя, конечно, имелись различия. Люди, выходившие на ринг, помнили, как делали свой выбор. А он, Темпл, не помнил. Впрочем, это не имело никакого значения.
Тут над дверью зазвенел колокольчик, возвещавший, что ванну наполнили, и это вернуло его в настоящее.
— В любом случае они заслуживают своих проигрышей, — заявил Темпл.
Чейз захохотал, и в этой тихой комнате его смех показался особенно громким.
— Ты так уверен в себе? Но может случиться, что в один прекрасный день ты не победишь с такой легкостью.
Темпл потянулся за полотенцем и обмотал тонкий турецкий хлопок вокруг шеи.
— Зловещие предсказания, — пробормотал он, направившись в ванную комнату. — Да-да, зловещие… и чудесные.
Улицы к востоку от Темпл-бара оставались оживленными всю ночь и кишели отбросами Лондона — ворами, проститутками и головорезами, выбравшимися из своих дневных укрытий в шальную тьму. Процветавшими в ней, наслаждавшимися ею, ждавшими ее с нетерпением. И сейчас они обходили свою территорию, куда не осмеливались заходить приличные люди, опасавшиеся столкнуться с изнанкой жизни — то есть с той жизнью, о которой им хотелось знать как можно меньше. И о которой Темпл знал абсолютно все.
Все, чем он был, все, чем он стал, все, чем он когда-нибудь будет, — все сошлось здесь, в этом месте, изобилующем спиртным и шлюхами. Идеальном месте для человека, желающего раствориться в ночи, исчезнуть, стать невидимкой.
Разумеется, хозяева ночи его видели. Видели все эти годы, с той самой минуты, как двенадцать лет назад он появился тут, такой юный… От него разило страхом и яростью, и у него не было ничего, кроме огромных кулаков. К тому же его постоянно преследовали шепотки, слухи о нем. Сначала Темпл притворялся, что не слышит этого слова, но годы шли, и в конце концов он с радостью принял его, а это звание стало для него почетным.
Убийца!
Они следили за ним, но подходить близко не решались, ведь он — герцог-убийца. И он постоянно ловил их любопытные взгляды — мол, с чего бы этот аристократишка, рожденный как положено, в законном браке и даже не с серебряной, а с бриллиантовой ложкой во рту, вдруг стал убийцей? Что за губительные, мрачные тайны так надежно хранят эти богатеи, прикрывая их шелками, драгоценностями и звонкой монетой?
Темпл подарил надежду самым темным личностям Лондона. Позволил им поверить, что их жизнь в сырости, грязи и саже не так уж и отличается от жизни тех, кто там, наверху. «Что ж, если герцог-убийца мог пасть так низко, — читал он в их скрытых взглядах, — то и мы можем подняться наверх». И в этой их робкой надежде крылась опасность. Опасность для него, Темпла.
Он завернул за угол, оставив позади огни и шум Лонг-Акра, и углубился в темнейшие улицы, на которых провел большую часть своей взрослой жизни.
Привычка и инстинкт заставили его шагать бесшумно. Он знал, что именно на этом отрезке пути, на последних ста ярдах, оставшихся до его городского дома, черпали отвагу те, кто скрывался во тьме. И ничего удивительного, что сейчас его тоже преследовали. Такое случалось и раньше. Люди отчаивались настолько, что пытались напасть на него, воспользовавшись ножами и дубинками, в надежде, что один-единственный точно нанесенный удар надолго оглушит его, что позволило бы из кармана вытащить кошелек.
А если удар уложит его навсегда, — что ж, так тому и быть. В конце концов, таковы обычаи улицы.
Он сталкивался с ними и раньше. И дрался, выбивая зубы и заливая кровью булыжники Ньюгейта со свирепостью, которую не проявлял на ринге «Падшего ангела». Дрался и неизменно побеждал. Всегда побеждал.
И все равно то и дело появлялся какой-нибудь новый отчаявшийся грешник, который кидался за ним вслед, принимая превосходную шерсть его сюртука за слабость.
Темпл пошел медленнее, прислушиваясь к шагам за спиной — к шагам, явно отличавшимся от обычных. Им не хватало пьяной тяжести и ошибочной самоуверенности. И еще в них было нечто…
Преследователь почти догнал его, когда он наконец сообразил, в чем дело. А ведь следовало догадаться раньше. Следовало сразу же понять, что это — не преследователь, а преследовательница. Как странно… Ведь за все годы, что его выслеживали в этих темных переулках, за все годы, что он вонзал свои кулаки в чужаков, на него ни разу не нападали женщины.
