Неотразимый Кавалер - Картленд Барбара

Он также видел, что, когда они оставались одни, в глубине ее глаз появлялось что-то страстное и неведомое, что, когда он целовал ей на прощанье руку, ее дыханье начинало чаще вырываться из приоткрытых губ и от волнения вздымалась грудь под кружевами.

Вечером, находясь у нее в гостях, он бывал близок к тому, чтобы уступить ее очарованию, безмолвному призыву в ее глазах и той манере, с которой она просила его перейти с ней в полумрак ее дома.

У открытых дверей ее спальни всегда горели свечи, и, тем не менее, Кавалер Мельбурн, несмотря на свою репутацию сердцееда, несмотря на то, что он никогда не отвергал благосклонности красивой женщины, не уступил леди Ромейн.

Слишком откровенно заманивали его в ловушку. Он чувствовал отвращение, делая точно то, чего от него ожидали, участвуя в акции, спланированной до мельчайших подробностей, неизбежный конец которой он так хорошо представлял.

— Черт возьми, я предпочитаю охотиться сам! — сказал он себе однажды, выходя из дома леди Ромейн, прекрасно понимая сделанное ему предложение и неожиданно ощущая себя хамом за то, что отверг его.

Хотя ничего не было произнесено вслух, оба понимали, что они стоят друг против друга, словно дуэлянты. Женщина была нападающей стороной, она пыталась получить преимущество, загнать его в угол; мужчина же защищал — не свою жизнь, но свою свободу.

Пламя превратило послание леди Ромейн в пепел, и, когда он рассыпался в прах, лорд Мельбурн снова сказал:

— К черту всех женщин! Большинство из них только мешают мужчинам жить!

Однако, несмотря на такие переживания, спал милорд спокойно. Когда на следующее утро он отправился в дорогу, управляя своим новым фаэтоном, солнце заблестело на серебряной упряжи великолепно подобранных лошадей, и лорд Мельбурн почувствовал себя удивительно хорошо.

Он покидал Лондон с облегчением. Там, в Лондоне, неизбежно приходилось засиживаться допоздна, пить слишком много и говорить всякий вздор. Даже поединки остроумия за карточным столом, даже сверкающая изысканность приемов в Карлтон Хаузе теряли свое очарование, когда их было слишком много.

Приятно было сознавать, что сейчас он управлял самыми дорогими и лучшими конями, подобных которым не было ни в чьих конюшнях, что его новый фаэтон с высокими козлами был легче и обладал лучшими рессорами, чем тот, который был сделан для принца Уэльского, и что он снова должен был увидеть поместье Мельбурн.

Было что-то в его родовом поместье такое, что всегда радостно волновало его, и хотя лорд Мельбурн и не навещал его так часто, как ему хотелось, одно сознание того, что этот дом существовал, давало удовлетворение.

Просторный особняк, практически полностью перестроенный при его отце по проекту братьев Адамс, стоял на том месте, где до него были древние и не столь пышные строения, служившие кровом многим поколениям Мельбурнов еще со времен норманнского завоевания.

Еще ребенком лорд Мельбурн полюбил сады, кустарники, озера, лес и земли огромного поместья, простирающиеся до самой синевы Чилтернских холмов.

Мельбурн! Да, сейчас было самое прекрасное время года, чтобы навестить Мельбурн, когда волшебство весны превратило сады в сказочную страну цветов и запахов.

Чуть ли не с раздражением лорд Мельбурн вспомнил, что настоящей целью его визита в деревню было посещение сэра Родерика Вернона. Ближайший сосед и очень старый друг его отца, сэр Родерик был неотъемлемой частью детства лорда Мельбурна.

Не проходило и дня, чтобы сэр Родерик со своим сыном Николасом не приезжал в Мельбурн или же Кавалер не сопровождал своего отца в Пайори. Два старых джентльмена спорили по поводу своих владений, ссорились из-за границ между ними и тем не менее неизменно оставались друзьями до тех пор, пока в возрасте шестидесяти четырех лет не умер отец лорда Мельбурна.

Сэр Родерик до сих пор был жив, и лорд Мельбурн, сосчитав дорогой его годы, пришел к выводу, что ему должно было быть уже около семидесяти двух. Он вспомнил, что, по слухам, сэр Родерик в последнее время чувствовал себя неважно, и подумал, не болен ли он смертельно.

Он почувствовал угрызения совести, что не отправился в Пайори раньше, как его просили. Письмо было откровенно настойчивым, однако показалось ему не заслуживающим внимания в сравнении с прелестями Лианы и массой светских забот, которые занимали его в то время.

Лорд Мельбурн постарался восстановить в памяти это письмо. Оно было написано женщиной, о которой он никогда не слышал — Клариндой Вернон. Кто она?

У сэра Родерика не было дочерей, и когда лорд Мельбурн последний раз навестил его, в Пайори не было никого, кроме старика, очень огорченного тем, что его сын Николас редко покидает Лондон, чтобы навестить свои поместья, которые он однажды унаследует.

Николас разочаровал своего отца. В Лондоне он попал в дурное общество, и лорд Мельбурн крайне редко встречал его, а встречая, делал все возможное, чтобы избежать.

О поведении Николаса ходили какие-то странные разговоры, но лорд Мельбурн не смог их сейчас вспомнить. Он знал только, что больше уже не испытывает никаких чувств к своему другу детства, и действительно, со времени окончания Оксфорда они вряд ли обменялись и двумя словами.

Так что же написала эта женщина в своем письме?

«Мой дядя, сэр Родерик Вернон, серьезно болен и очень желает увидеться с Вашей Светлостью. Смею ли я просить Вас навестить его при первой возможности?

С уважением, милорд, Ваша Кларинда Вернон».

Письмо не сообщило ему ничего помимо того, что старик был болен.

Я должен был ехать на прошлой неделе, — сказал себе лорд Мельбурн и пустил коней быстрее, словно еще не поздно было наверстать упущенное время.

Не останавливаясь в Мельбурне, хотя ему страстно хотелось сделать это, он направился прямо в Пайори. От Лондона туда было меньше двух часов пути, и когда лорд Мельбурн свернул к старинным чугунным воротам, он с удовлетворением заметил, что, несмотря на скорость, с которой мчались его лошади, они прекрасно перенесли дорогу и были бодрыми.

К дому вела аллея, обсаженная древними дубами, чьи смыкающиеся вверху кроны образовывали зеленый туннель. Лорд Мельбурн свернул на эту аллею и вдруг внезапно увидел, что кто-то движется ему навстречу.

Это оказалась женщина верхом, и лорд Мельбурн почти машинально отметил, что она великолепно держалась в седле, однако ехала она прямо посредине аллеи и не делала никаких попыток свернуть в сторону и пропустить фаэтон.

Затем, к своему удивлению, он обнаружил, что всадница остановила свою лошадь и стала ожидать его приближения, понимая, что ему тоже придется осаживать своих коней.

Женщина ждала его, сидя в седле в такой надменной позе, что лорд Мельбурн определенно почувствовал раздражение. Она не поднимала головы, она просто ждала; и ему пришла в голову абсурдная мысль свернуть на газон и проехать мимо всадницы. Но затем, словно подчиняясь ее немому приказу, он натянул поводья.

Не торопясь, женщина двинула свою лошадь вперед и подъехала к нему, остановившись рядом с фаэтоном. Даже верхом она оказалась ниже милорда, и ей пришлось смотреть на него снизу вверх.

С первого же взгляда лорд Мельбурн был поражен ее красотой. Так же он отметил — а он превосходно разбирался в женских туалетах — что на ней был надет очень старый костюм, вышедший из моды, однако потертая зелень бархата подчеркивала белизну кожи всадницы.

Лорд Мельбурн подумал, что ему никогда не доводилось встречать девушку с такой белой кожей, но затем, взглянув на ее волосы, он все понял. Волосы были рыжими — и в то же время золотыми — хотя в этом он не был уверен.

Волос такого оттенка он никогда раньше не видел, даже не предполагал, что такие бывают — золото налившихся злаков с ярко-красными отблесками пламени лесного пожара. Завязанные в старомодный пучок на затылке, они светились в солнечных лучах. Женщина была без шляпы.

Она очень маленькая, подумал лорд Мельбурн, отметив, что у нее крошечное лицо, в форме сердечка, с острым подбородком, а глаза огромные. Странные глаза для рыжих волос, темно-синие, как штормовое море, вместо ожидаемых карих с зелеными крапинками.