Сидони-Габриель Колетт - Клодина уходит...
Она сначала остолбенела от изумления, потом разразилась громким смехом – ещё немного, и с ней бы случилась истерика.
– Нет, взгляните на эту Анни, она иногда такое выдаст! Никогда не смей никуда и носу показывать без толкового словаря. Противоестественная пара! Хорошо ещё, что тебя, кроме меня, никто не слышал – в наше-то время, когда…
И всё-таки Ален уехал! Даже болтовня не может заставить меня позабыть об этом. Что мне делать? Жить без него нестерпимо… А не уехать ли мне в деревню, в Казамену, в наш старый дом, который оставила нам моя бабушка Лажарис, чтобы никого, никого не видеть, пока он не вернётся?..
Но тут в мою комнату влетела Марта и шумом своих накрахмаленных юбок и взмахами накрахмаленных рукавов вспугнула мои смешные мечты. Я торопливо спрятала тетрадь.
– Ты одна? Поедешь со мной к портному? Одна в этой мрачной комнате! Безутешная вдова, вот ты кто…
Её неуместная шутка, её поразительное сходство с братом, несмотря на пудру, шляпку «Трианон» и изящный зонтик с длинной ручкой, заставили меня вновь расплакаться.
– Полно, Анни! Ты последняя… из настоящих жён. Поверь мне, он вернётся, даю тебе слово. А я-то, недостойная, по простоте своей воображала, что после его отъезда – во всяком случае первое время – у тебя будет что-то вроде школьных каникул, тебе захочется попроказничать…
– Попроказничать? Ну-у, Марта…
– «Ну-у, Марта…» А что я такого сказала? Впрочем, здесь как-то пусто стало, – проговорила она, пройдясь по спальне, по моей спальне, где, однако, после его отъезда ничего не изменилось.
Я вытерла слёзы, на что у меня всегда уходит немало времени, слишком густые у меня ресницы. Марта замечает со смехом, что у меня «вокруг глаз растут волосы».
Марта стоит ко мне спиной, облокотившись обеими руками о доску камина. На ней (мне кажется, одета она не по сезону) платье из сурового полотна, затканного маленькими бледными розами, что сейчас уже вышло из моды, с высокой талией и юбкой в сборку, поверх него она крест-накрест повязала платок, как на картинах Виже-Лебрен. Её рыжие волосы высоко зачёсаны и обнажают затылок, что уже в стиле Эллё. Всё это не слишком хорошо сочетается между собой, но не лишено изящества. Свои замечания я сохраню для себя. Впрочем, разве я когда-нибудь высказываю своё мнение вслух?..
– Что ты так внимательно изучаешь. Марта?
– Я рассматриваю портрет моего высокочтимого братца.
– Алена?
– Ты угадала.
– И что ты там увидела?
Она отвечает не сразу. Потом, повернувшись ко мне, громко смеётся.
– Просто удивительно, до чего ж он похож на петуха!
– На петуха?
– Ну да, на петуха. Взгляни сама.
Возмущённая её кощунственными словами, я машинально беру сделанный по фотографии портрет сангиной, который мне очень нравится. Муж изображён летом в саду, он без шляпы, рыжие волосы подстрижены бобриком, у него надменный вид, держится он очень прямо… Это его обычная поза. Он похож… на красивого, сильного молодого мужчину, вспыльчивого и энергичного; и в то же время он похож на петуха. Марта права. Да, на золотисто-рыжего петуха, блестящего, с красивым гребнем и шпорами… Я как будто снова переживаю разлуку с ним и опять заливаюсь слезами. Моя золовка удручённо поднимает руки к небу.
– Нет, право, с тобой нельзя даже говорить о нём! Ты прелюбопытный случай, моя дорогая! Как же мы с тобой поедем к портному, если у тебя распухли глаза! Неужели я обидела тебя?
– Нет-нет, ты тут ни при чём… Не волнуйся, сейчас всё пройдёт.
Не могу же я ей сказать, что я в полном отчаянии от того, что Ален похож на петуха и, главное, что я сама заметила это сходство… На петуха! Надо же было ей мне об этом сказать…
– Сударыня плохо спала этой ночью?
– Нет, Леони…
– У сударыни синяки под глазами… Ей бы следовало выпить рюмочку коньяку.
– Нет, спасибо. Я лучше выпью, как обычно, чашку какао.
У Леони одно средство от всех болезней: рюмочка коньяку. Думаю, она каждый день проверяет на себе его целебное действие. Я её немного побаиваюсь, потому что она огромного роста, действует всегда очень решительно, с силой хлопает дверью и, когда шьёт в бельевой, громко насвистывает разные военные сигналы, словно кучер, демобилизовавшийся недавно из армии. Впрочем, служит она мне усердно, хоть и с лёгким оттенком презрения, уже четыре года, с тех пор как я вышла замуж за Алена.
Я чувствую себя бесконечно одинокой в своей спальне при пробуждении, я говорю себе, что прошли только сутки после отъезда Алена, и мне надо собрать всё своё мужество, чтобы заказать обед и ужин, позвонить в «Городскую компанию», просмотреть расчётные книжки!.. Вероятно, так же неуверенно чувствует себя в первый день занятий школьник, не выполнивший летних заданий. Вчера я так и не поехала с Мартой на примерку. Я не могла простить ей петуха… Сослалась на усталость и на то, что у меня покраснели и опухли глаза.
Сегодня я хочу стряхнуть с себя апатию и, раз такова воля Алена, побываю у Марты – сегодня у неё приёмный день, – хотя пройти одной, без моего обычного спутника, через её огромную гостиную, полную женского щебетания, для меня настоящая пытка. А не могла бы я, как говорит Клодина, «сказаться больной»? Нет, я не смею ослушаться своего мужа.
– Какое платье наденет сударыня?
Вот именно, какое платье? Ален не стал бы ни минуты раздумывать, он взглянул бы в окно на погоду, на меня, на список возможных посетителей, и его безошибочный выбор удовлетворил бы всем требованиям…
– Моё платье из серого крепа, Леони, и шляпку с бабочками…
Пепельно-серые бабочки с крылышками, испещрёнными розовыми и оранжевыми полумесяцами, кажутся мне очень забавными.
Вот я и готова! Надо признаться, несмотря на своё огромное горе, я не слишком подурнела. Шляпа с бабочками безукоризненно сидит на моих пышных, гладко зачёсанных на косой пробор волосах, тяжёлый пучок низко положен на затылке, робкие бледно-голубые глаза кажутся ещё светлее от недавно пролитых слёз, мой вид наверняка приведёт в ярость Валентину Шесне – она всегда посещает салон моей золовки и терпеть не может меня, потому что (я это чувствую) ей, бесспорно, очень и очень нравится мой муж. Кажется, эту женщину вынули из ванны с обесцвечивающей жидкостью. Волосы, лицо, ресницы – всё у неё одного и того же бело-розового цвета. Она румянится, чернит ресницы (мне об этом сказала Марта), но ничего не помогает, она остаётся такой же анемичной и бледной.
Она будет сидеть на своём обычном посту, спиной к свету, чтобы не было видно мешков под глазами, подальше от цветущей глупенькой Роз-Шу, невыгодного соседства с которой она опасается, она наговорит мне через всю гостиную кучу всяких гадостей, а я, как всегда, ничего не сумею ответить, я буду смущённо молчать, что вызовет смех у других трещоток, и они снова назовут меня «маленькой чёрной гусыней». Ален, мой властный Ален, лишь ради вас я подвергну себя этим мучительным уколам!
