Альбер Бланкэ - Война амазонок
В тот день, против обыкновения, с тех пор, как королева-мать и кардинал Мазарини отдалили от себя сердца народа и буржуазии, не били в барабаны на парижских улицах. После ареста принца Кондэ и изгнания герцогини де Лонгвилль мир между различными партиями, который так долго готовили к подписанию, обещал наконец сменить уличные волнения. Все интересовались друг у друга новостями.
Освобождены ли принцы? Восторжествует ли парламент? Окончательно ли отослан Мазарини, а принцы освобождены? Герцогиня Лонгвилль, Бофор, Д'Эльбеф и другие будут ли иметь власть? Это был всеобщий вопрос, с тех давних пор, как началась междоусобная война. С этим вопросом парижане просыпались каждое утро.
Госпожа Мансо воротилась с рынка, ее муж принес на спине в гигантской корзине много провизии, которую надо было убрать. Стало уже так темно, что Маргарита вынуждена была зажечь лампу. Госпожа Мансо казалась не в духе. Старшина, освободившись от своей ноши, нежно поцеловал Маргариту, потом опять взял корзину своими сильными руками, перенес ее на двор и повесил на толстый крюк, нарочно устроенный для этого.
– Я не продала и на шесть ливров сегодня, – сказала мать, садясь и складывая руки на колени, – а у меня на целый пистоль зелени, которая завтра не годится даже свиньям.
– Ба! – сказал гигант, пожимая плечами.
– Этому все причиной Мазарини.
– Он или другие.
– Он! Он один! – сказала госпожа Мансо, и глаза ее вдруг засверкали.
– Мама, – осмелилась сказать Маргарита кротким голосом, – сегодня на улице говорили…
– Что говорили? – спросила госпожа Мансо, которая, терзая мужа, всегда смягчалась к дочери.
– Что скорее принцы – причина наших неприятностей и что лучше бы их оставить в тюрьме.
– Клевета! – сказала госпожа Мансо, вставая с негодованием и подходя к мужу, сжав кулаки. – Это такие люди, как ты, мосье Мансо, повторяют эту ложь. Если бы вы не были такими трусами, мы скоро прогнали бы метлами этого итальянца на его родину.
– Милая моя… – попытался умиротворить ее синдик.
– Молчи, ты говоришь только глупости.
– Мама, – сказала Маргарита.
– Ну! Что еще?
– Уверяю вас, что Жолье, угловой лавочник, имеющий голос в ратуше, переменил мнение насчет кардинала.
– Это флюгер. А я слышала однажды, как твой Жолье предлагал прицепить его к своей вывеске.
– Он говорит, что это великий министр, и мой кузен Ренэ считает так же, – прибавила Маргарита.
– Ренэ дурак.
– Где он сегодня? – с участием спросил Жак.
– Папа, ты же знаешь, что коадъютор расположен к нему. Он прислал за ним.
– Возможно ли? Такой человек? – сказала госпожа Мансо. – Надеюсь, что Ренэ воротился, вылечившись от своего восторга к Мазарини.
– Он говорит, что коадъютор, хотя и ненавидит кардинала, имеет о нем такое же мнение.
– Ну! Да, это хитрец! Но также и плут, обманывающий всех. Он обманет принцев и весь парламент, если мы допустим это. К счастью, рынки не дремлют.
Носильщик пожал плечами.
– Да, рынки и Бофор также. И я надеюсь, что ты пойдешь вместе с нами.
– Надо будет.
– Право, Мансо, я удивляюсь тебе, будто ты ничего не чувствуешь! Разве не ты ударом плеча опрокинул карету, которая везла Брусселя в Бастилию?
– Ну да.
– С того дня Мазарини и Комминг стали твоими врагами: стало быть, ты фрондер.
– А! – отвечал синдик, показав ряд зубов, белых и крепких, способных раскусить кремень.
– Только осмелься утверждать противное.
– Я ничего не буду утверждать.
– Послушать тебя, так подумаешь, что ты за Мазарини, как Маргарита, которая…
– Мама, вы знаете, что я ни за кого, разве только за то, чтобы все было спокойно, чтобы ваши дела шли хорошо и чтобы вы не портили себе кровь, горячась за людей, которые насмехаются над вами за глаза.
– Никогда этому не поверю!
– Вспомните, что вам сказала герцогиня де Лонгвилль в тот день, когда я ходила поздравлять ее с именинами вместе с вами.
– Твоя прелестная и добрая крестная мать! Вот женщина, которой следовало бы быть королевой Франции и Навары!
– Она вам сказала, я помню, как будто это было вчера: «Моя добрая Мансо, делу, которому я служу, нужны все; но так как во всяком деле нужны жертвы, я была бы в отчаянии, если бы вы оказались в числе жертв. Оставайтесь спокойно дома, когда бьет барабан. Подумайте, что у вас есть честный муж и дочь, которые нежно любят вас и которых ничто не утешит в вашей потере».
При этих словах, сказанных простым и нежно-убедительным голосом, носильщик поднес к глазам руку, а госпожа Мансо вынуждена была вынуть носовой платок, чтобы отереть крупные слезы, вдруг омочившие ее лицо. Маргарита подошла к матери и нежно поцеловала ее. Вдруг какая-то женщина быстро вошла с улицы, заперла за собой дверь, бросилась к лампе и задула ее.
– Кто тут? – повелительно спросила госпожа Мансо, между тем как ее муж вставал, грозно подняв кулаки.
– Это ты, Ренэ? – спросила Маргарита, не разглядевшая женского платья вошедшей.
– Кто там? – в свою очередь, спросил хозяин грозным голосом.
– Это я, не бойтесь ничего, друзья мои.
– Кто вы?
– Герцогиня Лонгвилль.
– А! – воскликнули сразу три голоса с величайшим удивлением и участием.
– Мансо, посмотрите, не гонятся ли за мной, но будьте осторожны.
Жак отворил дверь, между тем как три женщины прошли во двор. Скрестив руки и глядя на проходящих, Жак спокойно прислонился к столбу. К лавке подошел человек и, не останавливаясь, быстро заглянул в открытую дверь.
– Разве у нас сегодня не зажигают огня?! – вскричал Мансо, возвращаясь в комнату.
Взяв кремень и огниво, он начал высекать огонь, нарочно бросая тысячу искр, и ему показалось, что тот же самый человек опять появился против двери, остановился на секунду и продолжил свой путь.
Мансо зажег лампу, спокойно сошел с двух ступеней, защищавших порог его дома от парижской грязи, и приставил ставень к стеклянной двери, что он делал каждый вечер; потом закрыл ставнями оба окна. Он не смел пойти к женщинам, но дочь позвала его. Жак поднялся на верхний этаж и очутился в темноте. Три женщины разговаривали у кроватки маленькой Марии.
– Любезный Мансо, вам надо проводить меня в отель Ван-дом, – сказала герцогиня.
– Хоть на край света.
– Не скрою от вас, что на меня могут напасть.
– У меня есть палка и довольно крепкие кулаки, – просто отвечал носильщик.
– Напасть на вас! Вас все так любят! – удивилась госпожа Мансо.
– Любезные друзья, Мазарини, изгнавший меня, был бы очень рад держать меня в тюрьме, как он когда-то держал там Бофора и как держит моих братьев, но сегодня вечером я, напротив, должна бояться моей партии.
