Сьюзен Уэлдон - Южные ночи
Услышав в голосе отца непреклонность, Тревор промолчал.
Джон поднялся с места, прошел через всю комнату к окну. В задумчивости остановился, повернувшись к сыну спиной. Дедовы часы в прихожей пробили одиннадцать раз.
— Бог свидетель, я уже готов отправить этого неисправимого негодяя в Индию.
— Но ты не сделаешь этого. — Тревор видел, как напрягся отец. Должно быть, на сей раз Стивен перешел последнюю грань. Его поведение давно способно было вывести из себя святого.
— Сам подумай. В последнее время я только и делаю, что мучаюсь угрызениями совести. Но что это мне дало? А Стивену?
Не давая отцу договорить то, о чем тот впоследствии пожалеет, Тревор поспешил задать вопрос:
— Что должен сделать я?
— Помочь Эдварду.
Черт! Он так и думал. Тревор уже видел себя на борту судна, переваливающегося на волнах по пути к Флориде, к земле с почти девственной, не освоенной человеком природой. Голос его прозвучал натянуто:
— Я и не думал, что благополучие Стэнтона так много для тебя значит.
— Я всегда относился к Эдварду скорее как к младшему брату, чем как к другу. Мы вместе выросли.
— У меня есть несколько вопросов, если ты не возражаешь.
Джон снова насторожился:
— О моих намерениях относительно Стивена?
Раскусив попытку отца увести его от темы, Тревор ухмыльнулся:
— Я хочу побольше узнать об Эдварде Стэнтоне и его так называемом кузене. Ты говорил, что, кроме сумасбродной бабки, если я правильно понял, родных у него нет.
— Я имел в виду ближайших родственников. Ведь кузен — двоюродный брат, но тем не менее тоже родня.
Голос отца звучал менее убедительно, чем обычно, и Тревор понимал, что без особых причин Джон Прескотт не станет лгать сыну.
— Ну а племянницы? Что с ними?
— Как это что? Ты о чем?
— Если, как ты говоришь, они милашки, то почему же Стэнтон не выдаст их замуж? Тогда его проблемы были бы решены, к тому же «Ривервинд» осталась бы достоянием семьи.
— Понимаю, к чему ты клонишь. Видишь ли, обе собираются выйти замуж только по любви. И наверное, в таком небольшом поселении, как Маната, выбор подходящих женихов серьезно ограничен. Правда, Леа обратила внимание на сынка соседа-плантатора, некоего Батлера, но Эдвард не одобряет ее сердечной склонности.
— Не думаю, что в положении Стэнтона приходится выбирать.
Осторожно взглянув на Тревора, Джон вернулся к своему столу.
— Он полагает, что мальчишка собирается двинуть на запад. А это делает его неподходящей партией для племянницы. — Протягивая руку за трубкой, он добавил: — Дело в том, что Леа гораздо глубже, чем ее сестра, предана «Ривервинд». Рэйчел скорее склонна хозяйничать в доме и ей довольно семейного очага да корзинки с рукоделием, где бы она ни находилась, в «Ривервинд» или за тысячу миль от нее.
Тревор молча разглядывал книжные полки за спиной отца. Все-таки профессия юриста гораздо больше подошла бы Джону Прескотту, думал он. Господи, как же он устал в этом словесном поединке, напрасно пытаясь перехитрить старую лису! Да и трудно тут разобрать, кто из них лиса, а кто охотник, — ловушки расставлены замечательно. Поневоле наслаждаясь непогрешимой логикой отцовских убеждений, Тревор все же не спешил капитулировать.
Итак, судьба его решена. Нравится ему эта затея или нет, но он отправится во Флориду и будет управлять там тростниковой плантацией, о которой ровным счетом ничего не знает, а в сущности, и не хочет знать. Утешало одно: услуги его понадобятся лишь в течение нескольких месяцев. Да и жертва эта принесет пользу — если и не ему самому, то хотя бы Эдварду Стэнтону.
Джон Прескотт хитро улыбался, источая при помощи костяной трубки клубы табачного дыма. Тревор достал из внутреннего кармана сюртука толстую сигару и провел ею у себя под носом, глубоко вдыхая аромат табака. Тяжелое ранение лишило его многих прежних привычек, но благодаря милости Всевышнего он по-прежнему мог наслаждаться хорошей сигарой. И еще выпивкой. Если накатывала эта раздирающая и тело, и душу боль, алкоголь помогал ему облегчить физические страдания. К сожалению, душевные муки не поддавались воздействию этого лекарства.
— Тебе письмо, — небрежно обронил Джон.
Тревор глянул на серебряный поднос для почты, стоявший на столе, и мрачные мысли прочно завладели им.
Тщательно разрисованный замысловатыми узорами конверт означал, что его куда-то приглашают. Но он не пойдет. В обществе он непременно станет центром внимания. Какие-нибудь благожелательные болваны наверняка не преминут вспомнить, как прекрасно когда-то, еще до ранения, на нем сидел синий мундир. Или кто-нибудь пожалеет о том, что теперь мистер Прескотт не может танцевать. Или сочувственно пожмет руку и заметит, что он, похоже, сумел смириться с неизбежным. Жалость, которую он ожидал прочесть в глазах окружающих, заранее раздражала и бесила его. Но не это хуже всего.
Она будет там!
Флоренс Уорс не пропускает ни одной вечеринки. Тревор и представлял-то ее себе только в бальном платье. Вот и теперь ему чудится ее образ. Опираясь на руку своего нынешнего ухажера, Флоренс грациозно изгибает роскошное тело в божественном наряде. Картина эта могла бы воспламенить воображение любого самого стойкого и хладнокровного мужчины, не говоря уж о Треворе. Ее медовые волосы, уложенные в высокую прическу, обнажают точеную шейку. Даже воспоминание о соблазнительном аромате французских духов вмиг разжигает жар в теле и задевает те струны, о которых следовало бы поскорее забыть. Вот зеленые глаза Флоренс оглядывают зал и наконец встречаются с его глазами…
И вдруг, смутившись, она отводит взор.
А вокруг уже ползут приглушенные перешептывания. Он, Тревор, несчастный солдат и жених в отставке, снова занимает мысли и разговоры гостей.
— Бедненький майор Прескотт, — прикрываясь ладонями или веерами, говорят они. — До этого ужасного ранения он был таким жизнерадостным человеком… настоящим солдатом.
И все вокруг шепчутся, обсуждая обстоятельства его ранения. А в особенности всех занимает, конечно, история расторжения их помолвки.
Несмотря на горечь, испытанную им после отказа Флоренс, Тревор, как ни странно, не стал ее ненавидеть. Она пользовалась успехом в обществе, славилась красотой, за нею ухаживали многие знатные молодые люди, и потому едва ли с ее стороны было разумно отдавать руку хромому инвалиду. И увы, винить приходится только самого себя. Ведь это он не разглядел в свое время, что за блеском ангельской внешности скрывается жестокое, расчетливое существо с ледяным сердцем. Поддавшись вожделению, он позволил страсти руководить своими поступками и теперь пожинает горькие плоды собственной недальновидности.
