Елена Арсеньева - Говорят, что… (Софья Блювштейн (Сонька Золотая Ручка))
Ну, а ее хозяйка, натурально, поднимала крик, бросалась ловить свою любимицу и тоже исчезала бесследно. А ежели какому-нибудь расторопному ювелиру все же удавалось схватить ее за юбку, дама принималась плакать горькими слезами и уверяла, что, лишь только придет домой и изловит обезьянку, тотчас даст ей слабительного или сделает клизму, а потом вернет, всенепременно вернет покражу, отмыв ее собственноручно! Нет нужны объяснять, что она не возвращала драгоценностей и не возвращалась сама…
Поэтому нет ничего удивительного, что господин фон Мель, ювелир из Санкт-Петербурга, чрезвычайно внимательно следил за клиенткой, которая назвалась супругой знаменитого психиатра. Тем паче, что на ее крошечных изящных ручках и впрямь были очень длинные роскошные ногти.
Однако дама камушки без толку не ворошила, не привередничала, вела себя скромно, всем восторгалась, довольно быстро отобрала колье, кольца и броши ровнехонько на тридцать тысяч рублей и условилась с ювелиром, что он завтра ровно в полдень сам доставит ее покупку вот по этому адресу (тут она подала карточку знаменитого доктора), где и будет произведен расчет. Обворожив всех своими манерами, дама удалилась.
Разумеется, назавтра ровно в полдень господин фон Мель стоял у крыльца дома доктора Литвинова. На звонок открыл лакей, за его спиной маячила супруга хозяина в шляпке и перчатках, готовая уходить.
– Ах, я совсем забыла, что вы должны прийти! – воскликнула она, хватая ювелира под руку и проводя его в глубь коридора. – Не трудитесь, – махнула она швейцару, – я сама доложу доктору о господине фон Меле! Ну, не глупа ли я? – спросила она того доверительным шепотом. – Собралась уходить, забыв о вас! Но теперь я не уйду, не примерив драгоценности. Вы принесли их? Отлично! Прошу вас к моему супругу, он готов рассчитаться. А я пока полюбуюсь моими сокровищами в гостиной.
С этими словами она открыла какую-то дверь, и фон Мель увидел внушительного господина, стоявшего посреди кабинета.
– Достопочтенный доктор, – важно объявила шаловливая супруга, – к вам господин фон Мель!
Она втолкнула ювелира в кабинет и, выхватив из его рук портфельчик с драгоценностями, исчезла, закрыв за собой дверь.
– Прошу садиться, милейший, – любезно сказал доктор. – И не извольте беспокоиться: после беседы со мной все ваши проблемы исчезнут сами собой! Для начала скажите: как вы вообще себя чувствуете?
– Прекрасно, а вы? – осведомился вежливый фон Мель.
– Не сомневайтесь, что со мной все отлично, – заверил его врач. – Прошу вас присесть. Великолепная погода сегодня, не правда ли?
– Великолепная, поистине великолепная, – охотно согласился фон Мель, тем паче что это вполне соответствовало действительности. – Однако не соблаго…
– Моя кухарка, – перебил доктор, – весьма сведуща в различных простонародных предметах. Так вот она уверяет, что такая же чудесная погода продержится как минимум неделю. Не правда ли, это замечательно?
– Замечательно, совершенно замечательно, – вскричал фон Мель от всей души. – Однако, сударь, не пора ли…
– Какая, впрочем, жалость, что в Москве теперь дожди, – покачал головой доктор. – Первопрестольную заливает, истинно заливает! А впрочем, пора и москвичам несколько хлебнуть сырости, не все же нам, петербуржцам, в галошах разгуливать! Вы не согласны?
– Абсолютно согласен, – с ноткой сдерживаемого нетерпения закивал фон Мель. – Однако супруга ваша…
Знаменитый доктор вздохнул:
– Да, какая жалость, не правда ли? Достойнейшая была женщина! Прошло уже три месяца со времени нашей вечной разлуки, а я все еще скорблю, скорблю искренне!
И в знак доказательства своей искренней скорби он вынул из кармана носовой платок, пахнущий отчего-то пачулями, и приложил к правому глазу.
Ювелир хотел что-то сказать, однако ощутил, что язык пристал у него к небу и не пожелал шевелиться. И при этом что-то стало делаться с его сердцем – оно странным образом затрепыхалось и запрыгало.
– И, главное, – задушевно продолжал доктор, перелагая платок к глазу левому, – эта святая женщина ни в коем случае не хотела обрекать меня на уныние и скорбь. На смертном одре, сжимая холодеющей рукой мою руку, она умоляла меня жениться, и как можно скорей, едва только минует приличный срок траура. И, вообразите, я нашел свое счастье! Спустя неделю наша свадьба.
– Душевно рад за вас! – вскликнул фон Мель, вновь обретая способность шевелить языком.
Теперь все понятно. Хорошенькая дама по имени Софья – пока только невеста доктора. Видимо, драгоценности – подарок к свадьбе. Наверное, она сочла, что назваться женой в магазине ювелира будет более солидно. Уф-ф! А он уж заволновался было!
– Вы делаете своей невесте поистине царский подарок, – сказал он. – И с вашей стороны было очень благоразумно доверить ей самой выбирать себе украшения. Поверьте, я еще не встречал в жизни мужчину, выбравшего бы вещь, которая совершенно понравилась бы его супруге или невесте. Ваша же прекрасная дама будет довольна вполне. Да она уже и сейчас довольна! О, щедрость – лучший путь к сердцу женщины! Тридцать тысяч рублей, конечно, значительная сумма, но что такое деньги в сравнении с любовью? И, кстати, сударь. Коли уже пошла речь о низменном… – фон Мель деликатно хихикнул. – О, так сказать, матерьяльном… Я несколько задержался, пора уходить, поэтому я просил бы вас рассчитаться со мной как можно скорее. Дела, понимаете ли…
И ювелир даже развел руками, изображая на лице величайшее сожаление: мол, готов беседовать со знаменитым доктором хоть до утра, испытывая от этого величайшую приятность, однако время бежит…
– Рассчитаться? – повторил доктор с непроницаемым выражением лица, сызнова убирая платок в карман. – Какую же сумму вы от меня желаете получить и за что?
– Тридцать тысяч рублей… за парижскую коллекцию… колье, кольца, брошь… – выговорил ювелир, отчего-то вновь ощущая стеснение во всех членах.
– Итак, вы упорствуете в неразумном желании получить деньги? – проговорил доктор.
Фон Мель решил, что ослышался:
– Упорствую?! То есть как это прикажете понимать? Ежели вы не намерены платить, немедленно верните бриллианты!
– Не волнуйтесь, – сказал доктор. – Я сделаю то, что следует.
Он взял бронзовый колокольчик, стоявший на столе, и через минуту… Через минуту в его кабинет ворвались два дюжих санитара. Еще через минуту орущий, рвущийся, рыдающий фон Мель был спеленат в смирительную рубашку, челюсти его были разжаты железными пальцами, в рот запихнут кляп, а потом его вынесли по черной лестнице из дому, запихали в карету и отвезли в дом скорби – в ту самую клинику для несчастных маниаков, о которой ему говорила «мадам Софья Литвинова»…
