Шейла Бишоп - Кузина королевы
– Хорошо, что мы не стали настаивать на твоем браке с Филиппом. Пора нам, Пенелопа, искать тебе другого жениха.
– Да, мама, – рассеянно ответила Пенелопа и перевернула страницу.
Ее больше не интересовали грандиозные матримониальные планы матери. Каким надежным казался ей мир в 1576 году и как скоро он перестал быть таковым! В сентябре в Дублине скончался отец. Ходили, слухи, будто его отравили по приказу Лейстера. Это было неудивительно – молва обвиняла Лейстера в смерти любого важного государственного деятеля Англии, но в случае с графом Эссекским фаворит королевы сам дал повод подозрениям, женившись на его вдове. Потеря отца и повторный брак матери выбили детей из колеи. Пенелопа не верила в историю об отравлении, но, вспомнив кое-какие свои наблюдении, поняла, что ее мать долгие годы была любовнице Лейстера, «Как она могла?» – недоумевала Пенелопа, наблюдая за матерью и отчимом, играющими в шахматы. Между ходами леди Лейстер составляла список возможных претендентов на руку Пенелопы.
Между тем из-за страха Лейстера перед гневом королевы их брак, длившийся уже восемь месяцев, все еще считался строжайшим секретом. Никто посторонний не знал, что у него есть новая жена, тайно навещавшая его с дочерью в загородном доме. Дороти, Робин – теперь граф Эссекский – и Уолтер после смерти отца жили у родственников и опекунов.
– Оставь свой список, любовь моя, и защищай своего слона, – сказал Лейстер, передвинув фигуру и изловчившись при этом погладить жену по руке.
«Любовь моя!» Какой же болван этот старый распутник! Впрочем, мать любит лесть. В свои тридцать пять чувственная и уверенная в себе, она еще способна рожать и может создать новую семью. Если у нее это получится, Филипп Сидни перестанет быть наследником своего дяди – отсюда удовлетворение матери по поводу расстроившегося брака ее и Филиппа.
Открылась дверь, и вошел один из слуг Лейстера, высокий темноволосый молодой камердинер. Он прошел через узкую галерею, неся в руках массивный кожаный пакет. Его походка отличалась элегантностью и достоинством, что нечасто можно встретить в таком юном возрасте.
– А, Чарльз! – Лейстер откинулся на спинку стула. – Уже вернулся? Дождь еще идет?
– Моросит немного, милорд. Но в Лондоне солнечно. Мистер Маркхем велел мне срочно доставить вашей светлости эти письма.
– Благодарю. – Лейстер взял пакет и кивком отпустил камердинера.
Проходя мимо Пенелопы, тот остановился и, нагнувшись, поднял что-то с пола.
– Ваша милость уронили брошь.
– Положите ее на стол, – равнодушно ответила Пенелопа, даже не оторвав глаз от книги.
Он сделал, как ему было велено, и удалился той же неспешной походкой.
– Ты не слишком вежливо обходишься с Блаунтом, – заметила леди Лейстер.
– Мне вменено в обязанность потакать вашим слугам? – спросила Пенелопа с мученическим видом, который так хорошо умеют принимать шестнадцатилетние дочери, разговаривая с матерями.
– Никогда не следует забывать об учтивости – ни со слугами, ни со мной. Слуги тоже бывают разные. В конце концов, Чарльз Блаунт – сын лорда Маунтджоя.
Пенелопа пробормотала что-то насчет одичавших католиков и встала.
– Куда ты направилась?
– В спальню.
Она действительно пошла в спальню, но только для того, чтобы взять накидку. Через пару минут она уже была в безлюдном саду – спешила по узкой тропке между двумя живыми изгородями, прочь от Лейстер-Хаус, красные кирпичные стены которого блестели после дождя. Дом стоял на опушке леса, на большом лугу, откуда открывался потрясающий вид на далекий Лондон. В ясную погоду отсюда можно было увидеть собор Святого Павла. Но не сегодня. Сегодня Пенелопа едва различала город в тумане, когда бежала по мокрой траве – стройная юная леди в зеленой накидке, гораздо более взрослая и уверенная в себе, чем та тринадцатилетняя девочка, которая считала себя влюбленной в Филиппа Сидни. Теперь она знала цену мечтам и сменила их на нечто более осязаемое.
Она добежала до самого уединенного места в саду – старой голубятни позади площадки для игр – и остановилась у входа. Две руки обхватили ее, и тот самый юноша, с которым она так резко обошлась в галерее, стал пылко ее целовать.
– Чарльз!
– Пенелопа, сладкая моя... Ты скучала по мне?
– Ужасно скучала. Тебя не было целых семь часов.
– Ты оказала мне холодный прием в доме. Пенелопа засмеялась:
– Мне за это уже попало. Мать отчитала меня: «Так невежливо – в конце концов, он сын лорда!» Чарльз, если бы они знали!
– Смотри не переусердствуй, а то они догадаются. Ты же от природы совсем не заносчивая!
Они зашли в голубятню и сели на чистый мешок, заблаговременно расстеленный Чарльзом в углу. Из-за дождя все голуби находились внутри. Они забрались в специально сделанные ниши, идущие по верхнему ярусу всех четырех стен, и голубятня была наполнена шорохами и тихим воркованием. Время от времени какой-нибудь голубь делал круг над головами влюбленных и снова возвращался на место: Пенелопа устроилась поудобнее рядом с Чарльзом, дожидаясь, пока ее глаза привыкнут к полумраку.
– Смотри, что я купил на королевской бирже, – сказал он и протянул золотое кольцо, массивное и широкое, в виде сплетенных рук.
Чарльз надавил ногтем на неприметную канавку, и кольцо распалось на пару одинаковых узких колец.
– Какая прелесть, милый! Это для нашего обручения?
– Да. Мы ими обменяемся. – Он взял ее за руку и сказал: – Я, Чарльз, перед лицом Господа объявляю тебя, Пенелопа, моей нареченной.
Он надел кольцо ей на палец. Следуя его примеру, она надела кольцо ему на палец.
– Я, Пенелопа, перед лицом Господа объявляю тебя, Чарльз, моим нареченным.
Возникла торжественная пауза.
Как странно это – держать его за руку, чувствовать непривычную тяжесть кольца, а что, собственно, странного? Ведь любовь поражает всякого, как молния путника в поле.
На первый взгляд Чарльз был ей подходящей парой, его род почти такой же древний и прославленный, как ее собственный, и гораздо древнее, чем, например, род Лейстеров. Но в то время как все Деверо шли в ногу со временем и принимали участие в государственных делах, Блаунты неуклонно погружались в безвестность и провинциальную апатию. Их притязания уменьшались, а бедность подступала все ближе. Они были католиками – не теми ярыми поборниками, Римской церкви, которых ссылали или сажали в Тауэр, но тихими, безопасными, бездеятельными. Нынешний лорд Маунтджой вел жизнь отшельника в своих владениях на юге Англии, растрачивая остатки состояния на дорогостоящие опыты с редкими металлами и сплавами, пытаясь отыскать философский камень. Если ничего не изменится, в ближайшее время благосостояние семьи будет окончательно подорвано. Его наследник тоже был никчемным бездельником, а ведь, кроме него, у Маунтджоя еще трое детей.
