Элизабет Торнтон - Игра или страсть?
Он отталкивал с дороги людей, сбегая вниз по мраморным ступеням. Марион сидела внизу, на полу, положив голову на колени. Эмили была с ней.
– Отойдите назад! – рявкнул он на обступивших ее людей. Они беспрекословно подчинились.
Он опустился на колени и дотронулся до ее плеча дрожащей рукой.
– Марион? Что случилось? Скажите что-нибудь!
Она подняла голову и посмотрела на него глазами, полными слез боли.
– Я споткнулась, – сердито проговорила она. – Не из-за чего поднимать шум.
И потеряла сознание.
* * *Марион выплыла из окутывавшего ее тумана.
– Кто-то толкнул меня локтем в спину, – жалобно сказала она.
Мужской голос спросил:
– Кто же хотел причинить вам вред, Марион?
– Дэвид.
От одного этого имени ее голова прояснилась. Она подняла ресницы и заморгала, прогоняя пелену с глаз. Прямо перед ней было встревоженное лицо Эмили. Затем она отметила присутствие Гамильтона и, наконец, болезненную пульсацию в пальцах ноги.
Она с трудом села. Карета Гамильтона сворачивала на улицу, выходящую на Ганновер-сквер, к дому кузины Фанни.
– Вы везете меня домой? Гамильтон кивнул.
– Помимо всего прочего, вы сильно ударились головой. Когда приедем домой, я пошлю за доктором. Я уже отправил записку вашим кузенам в «Кларендон».
– В этом нет необходимости. Это только понапрасну обеспокоит Фанни и Реджи. Я всего лишь ушибла пальцы на ноге.
– Вы сказали, вас толкнул Дэвид. Она ощутила тревожный укол.
– Ничего такого я не говорила. – Затем с находчивостью, которая удивила ее саму, добавила: – А кто такой Дэвид?
Когда Гамильтон взглянул на Эмили, та покачала головой. К огромному облегчению Марион, тема Дэвида была закрыта, но Гамильтон еще не закончил расспросы.
– Вы хорошо рассмотрели человека, который толкнул вас?
– Нет. Все произошло слишком быстро. И меня не толкнули, а ткнули локтем. – Пальцы болели ужасно, поэтому у нее вышла лишь слабая улыбка. – Это все Лондон. Опасность на каждом шагу. Люди постоянно куда-то спешат. Все время приходится уклоняться от толпящихся торговцев или карет, несущихся неизвестно куда. И в театре не лучше. А пожилые лtди – это просто напасть. Бабушка лорда Денисона машет тростью так, словно погоняет коров.
Ее попытка пошутить вызвала усмешку Эмили, но лицо мистера Гамильтона оставалось каменным.
– Тут ты права, – ответила сестра. – Я видела, как она размахивает тростью. Но насчет своего падения ты ошибаешься. Я не говорю, что тебя специально толкнули, но кто-то тяжело навалился на тебя. Марион, мы держались под руки, и тебя буквально вырвали у меня. К счастью, перед тобой оказался крупный мужчина. Он задержал твое падение.
– Я не помню. – И это было правдой. В данный момент все, чего ей хотелось, – это поскорее добраться домой и получить от домоправительницы Фанни один из ее волшебных порошков, способных притупить боль в пальцах. – Не могу понять, – сказала она, – почему так болят ушибленные пальцы.
– Радуйтесь, что не сломали себе шею. – Это был Гамильтон.
– Как бедная тетя Эдвина… – Это Эмили. Сообразив, что сказанное было не к месту, она поспешно продолжила: – Прошу прошения. Не следовало мне говорить об этом в такой момент.
В карете повисла тишина. Марион пыталась не показать, как подействовали на нее слова Эмили. Чувство вины тяжелым грузом лежало на душе. Она почти не знала свою тетю, которая оставила племянницам все: Тисовый коттедж в Лонгбери, все личное движимое имущество и незначительные сбережения. Все их общение заключалось в редкой переписке. Мать Марион с Эдвиной были сестрами, но они поссорились, когда Эдвина и младшая сестра Ханна приезжали в Озерный край, и так окончательно и не помирились.
Без оставленного тетей Эдвиной наследства Марион пришлось бы туго. Когда отец умер, титул и наследство перешли к кузену Морли, а она с сестрами переехала в оставленный им в качестве приданого дом. Вскоре, однако, кузен Морли завладел и им. Он понадобился ему для тещи, которая загостилась в Холле.
«Каждая из вас имеет ежегодную ренту с отцовского имения, – отметил он. – Этого должно быть достаточно».
Марион казалось неправильным, что чья-то беда обернулась спасением для ее маленькой семьи.
Гамильтон пошевелился:
– Итак, когда сезон закончится, вы уезжаете в Лонгбери, чтобы начать новую жизнь?
– Таков план, – ответила Марион.
– А чем плоха старая?
Марион не дала Эмили ответить. В присутствии Брэнда Гамильтона следовало быть осторожнее. Он газетчик и умеет заставить людей сказать больше, чем они хотят.
– Видите ли, – поспешно пояснила она, – старая жизнь закончилась со смертью отца. Кузену Морли достался наш дом. В общем… вы понимаете.
– Да, – сказал он, – но вы наверняка будете скучать по своим друзьям. Озерный край довольно большой. Вы могли бы продать коттедж Эдвины и поселиться в одной из живописных деревень близ Кесвика. Таким образом, могли бы не общаться с кузеном Морли и поддерживать отношения с друзьями.
– Лонгбери тоже по-своему красив, – ответила Марион, – и я уверена, мы заведем там новых друзей.
– О? Вы помните деревню? Окрестные леса и холмы? Они уже говорили об этом раньше, и его настойчивые попытки оживить ее память озадачивали Марион.
– Разумеется, помню, но только смутно. Я уже говорила, что была ребенком, когда мы с мамой приезжали в Лонгбери. – Марион полагала, что тот визит был безуспешной попыткой примирения между мамой и Эдвиной. – Но если нас что-то не устроит, если начнем скучать по Озерному краю, мы воспользуемся вашим советом.
– Марион, нет! – воскликнула Эмили. – Кесвик так далеко! Лонгбери ближе к Лондону. – Умерив пыл, чтобы не показаться слишком ветреной, она продолжила: – В Лондоне интереснее, ты сама говорила. Да и как же кузина Фанни? Мы же обещали приехать к ней на Рождество.
Марион тепло улыбнулась сестре. Восемнадцатилетней девушке можно простить стремление к блеску и роскоши городской жизни с ее бесконечными вечерами и балами, особенно если в последние несколько лет у нее было так мало развлечений из-за траура по родителям. Устоять перед приглашением кузины Фанни до переезда в Лонгбери провести сезон в Лондоне было невозможно. Ее сестры заслуживали того, чтобы с радостью смотреть в будущее.
Наверное, Гамильтон считает, что она портит Эмили, но ей было все равно, что он думает. Он не знает, какими тяжелыми были эти последние несколько лет, и она не хочет, чтобы знал. Во-первых, они не настолько хорошо знакомы, а во-вторых, люди, которые упиваются своими горестями, очень скоро оказываются без друзей. Ее сестры снова научились улыбаться, и это главное.
