Лиз Карлайл - Никогда не влюбляйся в повесу
Доктор оказался темноволосым костлявым мужчиной с крючковатым носом и глубоко посаженными глазами. Словом, типичная Старуха с Косой, правда, в мужском варианте и без капюшона на голове.
— Если это случается и тут же проходит бесследно, сэр, — запротестовал Ротуэлл, — вы бы тоже решили, что особой срочности нет. Вот и я так подумал. Решил, что пройдет и теперь.
— Хм-м… — неопределенно промычал доктор, оттянув Ротуэллу нижние веки. — Кстати, а что именно вы имеете в виду, милорд?
Ротуэлл обиженно нахохлился.
— Диспепсия, — наконец раздраженно выплюнул он. — Подцепил эту дрянь в Малайзии. Надеюсь, вы понимаете, о чем я?
При этих словах взгляд доктора вдруг непонятно почему стал пустым.
— Ну, думаю, дело тут не только в одной диспепсии, милорд, — пробормотал Реддинг, пристально разглядывая левый глаз Ротуэлла. — Иначе… Кстати, мне очень не нравится этот цвет…
Ротуэлл раздраженно крякнул.
— Я совсем недавно вернулся из Вест-Индии, — недовольно буркнул он. — Наверное, слишком много времени проводил на солнце.
Доктор наконец оставил в покое его глаз и, отодвинувшись, скрестил руки на груди.
— Обычный загар, говорите вы? — с легким раздражением в голосе повторил он. — Нет, сэр, думаю, вы ошибаетесь. Кстати, говоря о цвете, я имел в виду ваши глаза, а отнюдь не кожу. Так вот, что касается глаз… мне не нравится желтоватый цвет белков. Это весьма неприятный симптом, и вы это отлично знаете. Иначе такой человек как вы, милорд, никогда не пришел бы сюда.
— Такой человек, как я?..
Доктор пропустил эти слова мимо ушей. Вместо ответа он провел пальцами под нижней челюстью Ротуэлла, после чего принялся ощупывать его горло.
— Скажите, милорд, вы случайно не могли подцепить там малярию?
Ротуэлл рассмеялся.
— Малярию? Слава Богу, нет! По-моему, это единственное, чего мне удалось избежать, — хотя малярия считается проклятием тех мест.
— Вы много пьете?
По губам Ротуэлла скользнула мрачная усмешка.
— Возможно, — пробурчал он.
— Вдобавок вы употребляете табак, — продолжал доктор. — Во всяком случае, я чувствую характерный запах.
— И что? Какие-то проблемы?
— Излишества любого рода всегда заканчиваются проблемами, — туманно ответил доктор.
Ротуэлл опять издал какое-то невнятное ворчание. Еще один моралист на его голову, недовольно подумал он. Только этого ему не хватало!
Доктор быстрым движением отдернул тяжелую портьеру, прикрывавшую часть стены возле двери в кабинет. Звякнули металлические кольца.
— Прошу вас, пройдите сюда, милорд. Снимите пальто, сюртук, жилет и рубашку. А когда разденетесь до пояса, ложитесь на стол.
Ротуэлл принялся расстегивать шелковый жилет, мысленно проклиная доктора, отвратительную, тянущую боль в желудке, изводившую его вот уже сколько дней, а заодно и самого себя. Жизнь в столице сведет его в могилу, мрачно подумал он. Праздность, словно яд, отравляла кровь в его жилах, сводила его с ума. Он чувствовал, как этот яд разливается в его жилах, но ему не хватало решимости встряхнуться и покончить с этим навсегда.
Он, к счастью, всегда был здоров как лошадь. И не нуждался ни в чьей помощи — ни врачебной, ни какой-то другой.
Он слышал, как доктор Реддинг открыл дверь и вышел из кабинета. Барон разделся и, повесив одежду на вбитый в стену крюк, принялся оглядывать комнату. Неожиданно она оказалась роскошной — мраморный пол, тяжелые бархатные портьеры, всю дальнюю часть комнаты занимал массивный письменный стол. Посреди комнаты возвышался еще один стол — высокий, обтянутый кожей. Ротуэлл саркастически хмыкнул — похоже, пациентам доктора Реддинга удавалось прожить достаточно долго, чтобы оплатить подобную роскошь. Что ж, выглядит обнадеживающе, решил он.
Ротуэллу бросился в глаза стоявший позади стола поднос с разложенными на нем медицинскими инструментами. Воровато покосившись через плечо, барон на цыпочках подкрался к нему и принялся разглядывать блестящие металлические штучки. По спине у него пробежал холодок, кожа покрылась мурашками. Скальпель и целый набор стальных ланцетов угрожающе сверкнули, и барон невольно попятился. Кроме них он заметил ножницы, хирургические щипцы, пинцеты и иголки — и кучу каких-то еще инструментов, предназначение которых оставалось для него тайной. Ротуэлл почувствовал, как его бьет дрожь.
Господи помилуй, какой черт принес его сюда?..
Но сегодня утром… сегодня утром его вдруг скрутило, как никогда до этого. Ротуэлл скривился. Он до сих пор чувствовал кислый металлический привкус во рту… помнил едкую горечь, подкатившую к горлу, и дикую боль, когда судорожные спазмы выворачивали его наизнанку так, что, казалось, вот-вот затрещат и сломаются ребра. Ад и все его дьяволы! Придется остаться и выслушать все, что этот доктор Реддинг с его угрюмой физиономией соблаговолит ему сказать. Чтобы выкинуть из головы все мысли о том, что ему довелось пережить этим утром, барон взял с подноса наиболее устрашающий из медицинских инструментов и принялся разглядывать его. Что это за чертовщина такая, озадаченно подумал он. Средневековое орудие пыток?
— Хирургическая пила для трепанации черепа, — невозмутимо проговорил голос у него за спиной.
Подпрыгнув как ужаленный, Ротуэлл швырнул проклятую железяку обратно на поднос. Потом обернулся — доктор, неслышно войдя в комнату, стоял позади него.
— Впрочем, могу вас успокоить, милорд, — так же бесстрастно продолжал доктор, — не думаю, что сегодня у нас возникнет необходимость проделать в вашем черепе дырку.
Хотя пик лондонского сезона миновал уже несколько недель назад, джентльмен, элегантно откинувшийся в блестящем черном ландо, ловил на себе немало взглядов, что было и неудивительно, ведь он был весьма привлекателен, даже красив, и его хорошо знали в свете. Увы, даже его красота не мешала лондонскому светскому обществу относиться к нему весьма прохладно, а представители столичного бомонда не упускали случая снисходительно заметить, что он, мол, не слишком приятный человек.
Граф де Валиньи — хотя лучшая пора его жизни давно прошла и к тому же его по пятам преследовали нетерпеливые кредиторы — был одет с чрезвычайной изысканностью: внимательный взгляд тут же отметил бы стремление графа строго следовать велениям парижской моды. Свои безупречные туалеты граф носил с той аристократической небрежностью, которая свойственна преимущественно французам. Рядом с ним, гордо расправив плечи, сидела молодая женщина поразительной красоты, которую окружающие, само собой, принимали за его последнюю возлюбленную, ведь всем в свете было хорошо известно, что граф де Валиньи меняет женщин как перчатки.
