Джорджетт Хейер - Фредерика
Он поднялся.
— Ну что ж, если это все, я ухожу.
— Нет, не все! — побагровев, произнесла она. — Я знала, что все так будет, так и знала!
— Я тоже думаю, что знала, но зачем тогда, черт побери, было отнимать у меня время?
— Потому что я надеялась, что хоть раз в жизни ты проявишь хоть сколько-нибудь сочувствия! Хоть чуточку жалости к членам своей семьи! Хотя бы ради бедняжки Джейн!
— Пустые мечты, Луиза! Я понимаю, что отсутствие во мне сочувствия так удручает тебя. Но я не чувствую ни малейшей привязанности к твоей бедняжке Джейн хотя бы потому, что не знаю ее настолько, что даже и не узнаю, встреть я ее где-нибудь на улице… и я с удивлением узнаю, что Бакстеды являются членами моей семьи.
— А я не член твоей семьи?! — воскликнула она. — Ты забыл, что я твоя сестра?
— Нет, ты не давала мне возможности забыть об этом. О, не заводись снова, ты не представляешь себе, как неестественно выглядишь, когда впадаешь в истерику! Можешь утешать себя моими заверениями в том, что, если лорд Бакстед оставил бы тебя без гроша в кармане, я бы счел себя обязанным взвалить на себя такую обузу, — говорил он, насмешливо глядя на нее. — Да, я знаю, ты собираешься сказать, что еле сводишь концы с концами, но дело в том, что ты прекрасно обеспечена, моя дорогая Луиза, и мои чувства тебе ни к чему! Только не донимай меня болтовней о родственных чувствах! Их нет ни у тебя ко мне, ни у меня к тебе!
Не ожидая такой прямой атаки, она, запинаясь, проговорила:
— Как ты мог сказать такое? Когда я больше всех привязана к тебе!
— Не обманывай себя, сестрица: не ко мне, а к моему кошельку!
— Боже, ты несправедлив ко мне! Что касается того, как я обеспечена, то ты со своим безрассудным расточительством и не подозреваешь, что мне приходится отказывать себе во всем! Почему, ты думаешь, я переехала с Элбемарл-стрит, из нашего прекрасного дома, когда умер Бакстед, сюда, в это богом забытое место?
Он улыбнулся.
— Тем более что не было ни малейшей причины уезжать оттуда. Я думаю, это твоя страсть к расчетливости и экономии.
— Если ты имеешь в виду, что мне пришлось урезать свои расходы…
— Не пришлось, просто ты не можешь устоять перед соблазном на чем-нибудь сэкономить.
— С пятью детьми на руках, — завопила она, но пристальный взгляд через монокль остановил ее попытку развить эту тему.
— Ну что ж! — сказал он дружелюбно. — Полагаю, нам лучше расстаться, не так ли?
— Иногда, — произнесла леди Бакстед, едва сдерживая негодование, — мне кажется, что нет существа отвратительнее и бездушнее, чем ты! Не сомневаюсь, если бы Эндимион обратился к тебе за помощью, он бы ее получил непременно!
Эти горькие слова оказали некоторое влияние на маркиза, но спустя минуту он взял себя в руки и посоветовал сестре принять на ночь успокоительное.
— Ты глубоко заблуждаешься, Луиза, поверь мне! Уверяю тебя, что если даже Эндимион попросит меня устроить бал в его честь в моем доме, я и его поставлю на место!
— О, ты невыносим! — воскликнула она. — Ты прекрасно знаешь, что я не то имела в виду, я говорила о…
— Можешь не объяснять, — перебил он ее. — Нет необходимости, я всегда прекрасно знал, что ты имеешь в виду! Ты и Августа вбили себе в головы, что я испытываю отеческие чувства к Эндимиону…
— К этому… этому недоумку!
— Ты слишком сурова к нему, он просто болван!
— Ну да, все знают, что для тебя он просто воплощенное совершенство! — сердито вставила она, комкая в руках носовой платок.
Он машинально покачивал на длинном шнурке свой монокль, но это замечание заставило его поднести стекло к глазу, чтобы получше увидеть разъяренное лицо сестры.
— Как странно можно истолковать мои слова! — сказал он.
— Уж мне-то можешь не говорить! — леди Бакстед уже неслась во весь опор. — Чего бы ни пожелал твой драгоценный Эндимион, ты ему ни в чем не откажешь! В то время как твои сестры…
— Извини, что перебиваю тебя, Луиза, но это очень сомнительное утверждение. Ты ведь знаешь, я далеко не бескорыстен.
— А содержание, которое ты ему назначил! Что, скажешь, не так?
— Значит, вот что так вас задело! Какой-то бессвязный разговор! То ты обвиняешь меня в безответственном отношении к своей семье, то тут же упрекаешь за выполнение мною обязательств перед своим законным наследником!
— Перед этим болваном! — взорвалась она. — Если он станет главой семьи, я этого не вынесу!
— Ну, на этот счет не беспокойся, — посоветовал он. — Скорее всего, тебе и не придется это выносить, так как, возможно, ты отмучаешься еще при мне. Я могу протянуть еще лет пять.
Леди Бакстед не нашлась что ответить и расплакалась, упрекая между рыданиями своего братца в жестокости. Но если она хотела таким образом смягчить его сердце, то совершила ошибку: среди многих вещей в этой жизни, которые наводили на него скуку, женские слезы были на первом месте. Не совсем убедительно выразив свое беспокойство словами, что, если бы он знал, что она не в духе, не стал бы обременять ее своим обществом, он поспешил откланяться.
Как только за маркизом закрылась дверь, рыдания прекратились, и, может быть, спокойствие вернулось бы к ней, не войди через несколько минут в комнату ее старший сын. Он пришел узнать, был ли у нее дядя и что он ответил на ее просьбу. Узнав, что Алверсток поступил как законченный эгоист, что, впрочем, и ожидалось, он помрачнел, но сказал, что не жалеет об этом, поскольку самому ему эта идея не очень нравилась.
Характер леди Бакстед нельзя было назвать золотым. Она была так же эгоистична, как ее брат, но только не так честна и не желала признавать свои недостатки. С тех пор как она убедила себя в том, что принесла жизнь в жертву своим бедным, осиротевшим детям, а с помощью такой нехитрой уловки, как при упоминании имен своих двух сыновей и трех дочерей награждать их самыми ласковыми эпитетами (но только не в разговорах с ними самими), убедила весь свет в том, что все ее помыслы связаны только с будущим ее отпрысков, в глазах общества леди Бакстед сумела прослыть самой преданной и любящей матерью.
Из всех детей Карлтон, о котором она всегда упоминала как о своем первенце, был ее любимцем. Он никогда не доставлял ей никакого беспокойства. Из тихого, флегматичного мальчика, который воспринимал свою матушку такой, какой она была, он вырос в приличного молодого человека, с глубоким чувством собственного достоинства и серьезным образом мыслей, что удерживало его от тех соблазнов, которым поддавался его более живой кузен Грегори, и совершенно не давало возможности понять, что находили привлекательного во всех этих похождениях и попойках Грегори и остальные его родственники. Его амбиции были весьма скромны, мыслил он неторопливо, все старательно обдумывая, совершенно не был тщеславен и даже гордился своей обычностью. Он не завидовал Джорджу, своему младшему брату, который был намного умнее его. Наоборот, он гордился Джорджем, считая его очень остроумным мальчиком, а когда он стал замечать, что такие горячие натуры, как Джордж, часто сбиваются с пути добродетели, он не стал делиться своими опасениями с матерью, как и своим решением самому смотреть за Джорджем в оба, когда тот закончил школу. Он никогда не полагался на мать, никогда не спорил с ней и даже своей сестре Джейн никогда не сказал ни слова с критикой в ее адрес.
