Барбара Картленд - Страсть и цветок
— Ты боишься, как бы избранница не повергла тебя в смертельную тоску?
— Если иметь в виду известных мне до сих пор женщин — да, боюсь!
Он поднялся и начал беспокойно мерить шагами ковер.
— Пойми, Хьюго, я отдаю себе отчет в том, что мне необходимо иметь жену, растить сыновей, которые станут наследниками огромных богатств, и все же… — Он остановился, однако лорд Марстон ждал продолжения. — У меня такое чувство, — глухо вымолвил князь, — что я либо идеалист, либо романтик.
— И то и другое, — поправил его друг. — Да ты и всегда был таким. Не помнишь, как мы, бывало, строили планы на будущее? Мне и тогда казалось, Иван, что ты — эдакий благородный деспот, способный осчастливить того, кто верно ему служит, а сам пребывающий в мире идеалов и мифов…
— Проклятье! — вскричал князь Иван. — Ты делаешь из меня недоумка, но, чует сердце, в твоих словах есть доля истины. Я к чему-то стремлюсь, Хьюго, стремлюсь всей душой, но только не понимаю, куда и к чему.
Лорд Марстон окинул его понимающим взглядом.
Он стоял к князю ближе всех прочих людей и знал, как при всем его, зачастую нарочитом высокомерии он умел быть, при желании, великодушным и добрым деспотом.
Никто лучше его не обращался со своими крепостными, и задолго до того, как царский манифест предоставил им свободу, в имениях Волконского отпала необходимость за нее ратовать.
Не менее великодушным князь бывал и в своей интимной жизни.
Женщинам, с которыми он расставался, не приходилось сетовать на то, что он обделил их своими щедротами, а во многих случаях он старался устроить и будущее этих дам.
Представительницы ли полусвета или аристократки, они были не в силах удержать при себе князя, и, обретя свободу, он мчался во весь опор к неясным горизонтам, в поисках нового увлечения.
Резко сменив настроение, он воскликнул:
— Черт возьми, не для того, однако ж, заявился я в Париж, чтобы читать здесь проповеди! Хьюго, умоляю, предложи мне наконец что-нибудь выпить!
— Дружище, я кругом виноват! Я был настолько ошеломлен твоим внезапным появлением, что совершенно забыл о приличиях!
Сказав это, он поднялся и позвонил, и спустя несколько минут лакеи уже вносили в кабинет бутылку шампанского в серебряном ведерце и поднос, на котором рядом с фужерами красовались икра, pate de fois gras и прочие деликатесы.
Князь пригубил шампанское:
— Ты здесь совсем недурно устроился, но, если пожелаешь переехать ко мне, я буду безмерно рад.
— Неплохая мысль, — сказал лорд Марстон. — Я, однако, не хотел бы задеть чувства посла и его очаровательной супруги. Они были чрезвычайно милы со мной.
Граф Коули служил британским послом в Париже вот уже пятнадцать лет. Он обладал безукоризненными манерами, был добросовестен, благоразумен, но с представительством интересов Англии удачней кого бы то ни было справлялась его супруга.
Умея оказать изумительный прием гостям, обладая неиссякаемым остроумием, она пользовалась огромной популярностью у французов.
Лорд Марстон припомнил, какие розыгрыши она устраивала вместе с французским министром иностранных дел Дроменом де Люи.
— Когда графиня дала объявление о найме сиделки для своей беременной дочери, министр явился в дом получить это место, обвесив себя предварительно диванными подушками.
Князь расхохотался:
— Этот поступок вполне под стать нашим с тобой проказам, Хьюго.
— Я знал, что тебе он придется по душе. Но уж если ты вознамерился вести себя вызывающе, Иван, я бы скорее переехал в тот особняк на Елисейских полях.
— Да-да, конечно! Я строю планы относительно весьма необычных вечеринок.
Лорд Марстон воздел руки:
— Бога ради, Иван, я ведь прекрасно осведомлен о природе этих вечеринок, — моя репутация в Париже будет навек загублена!
— Вздор! — резко парировал князь. — Ты ведь не хуже моего знаешь, что я сумею вдохнуть в этот город новую жизнь!
Лорд Марстон подумал про себя, что это явное преуменьшение.
О вечеринках у князя судачил весь Париж — от королевского двора в Тюильри до самого затрапезного кафе на бульварах.
То были не просто буйные, необузданные зрелища — вечера эти превращались в захватывающие действа, и не получившие на них приглашение чувствовали себя до такой степени уязвленными, что стремились покинуть Париж, предпочитая делать вид, будто связаны обязательствами срочных визитов где-то в провинции, нежели угодить в положение обделенных.
Когда открылись двери и на пороге показался посол Англии, друзья были по-прежнему увлечены беседой.
Оба тут же поднялись со своих мест, и, бросив на князя мимолетный взгляд, посол протянул ему руку.
— Счастлив видеть вас, ваше высочество. Вы совсем о нас забыли.
— Вы очень добры ко мне, ваше превосходительство, — отвечал князь Иван. — Но я приехал один и надеюсь, вы не строго взыщете с меня, если я уведу вашего гостя, с тем чтобы он составил мне компанию.
Граф с улыбкой взглянул на лорда Марстона:
— Думаю, вы отослали премьер-министру достаточное число отчетов, чтобы корзина в его кабинете была заполнена до краев. Подоспело время уделить внимание досугу.
— Благодарю вас, милорд, — ответил лорд Марстон.
Открытая карета князя, запряженная парой отменных лошадей, ждала во дворе посольства.
Лорд Марстон дал указания лакею упаковать его вещи и следовать затем в особняк князя, и спустя час друзья тронулись в путь.
— Итак, чем мы сегодня займемся? — осведомился князь.
— Покажу тебе кое-что новенькое, полагаю, тебе это будет небезынтересно.
— И что же это?
— Не хочу говорить раньше времени, пусть это будет сюрпризом.
— Прекрасно, но я в любом случае настаиваю на хорошем обеде.
— «Маньи» или «Вэфур»? — спросил его лорд Марстон.
— «Вэфур», — тотчас же отвечал князь. — Я хочу спокойно поесть и не желаю, чтобы меня отвлекали обедающие знаменитости, которых всегда полно в «Маньи».
Лорд Марстон улыбнулся:
— Что ж, отлично. Отведаем их specialite, которое когда-то приводило тебя в восторг. — Он имел в виду карпа по-рейнски, изысканнейшее блюдо, названное Альфредом Дельво в только что вышедшей в свет «Les plaisirs de París» одной из славных достопримечательностей города.
Тот же самый автор утверждал следующее:
«Удовольствия — это мания парижан, их болезнь, их слабость. В цене у них бурные эмоции и развлечения, что сеют вокруг себя суматоху, шум и море восторгов».
Это определение, подумалось лорду Марстону, вполне применимо и к князю.
Впрочем, проведя безотлучно в посольстве и при дворце несколько недель в роли заправского дипломата, он и сам начинал чувствовать, как кровь закипает в жилах.
