Забытые письма - Валентина Андреевна Степанова
А Оля вспомнила еще, как мама повторяла ей рассказ отца об этой их первой встрече: «Большеглазая, худенькая, в берете и с беленьким воротничком, она, слегка заикаясь, поздоровалась со мною и спросила: «Где «фабрикоупра…авление»? И это милое заикание окончательно сразило меня наповал!» Память вынула из своих уголков гордый рассказ бабушки, что когда она переезжала после свадьбы к Ивану Михайловичу, то в приданое у нее был не только чемодан с вещами, но еще и два больших мешка картошки, заработанных ею на полях стариковского колхоза. Понадобилась лошадь, чтобы все это перевезти в дом Ремизовых!
«Иван Михайлович многим девушкам нравился, – рассказывала Алевтина Георгиевна Оле. – И Верочке Скалдиновой, и Нюре Комиссаровой… Да и Вере Аркадьевне Стрельцовой, с которой он работал, хотелось бы принять его ухаживания, – с улыбкой вспоминала она. – Когда мы с Ванечкой поженились, то я сама, а позднее и Саша с твоей мамой долго находились под ревностным взглядом этих женщин», – говорила она внучке.
Иван Михайлович (так же, как и Алевтина, впоследствии) вышел сразу на пенсию, чтобы помочь растить их двоих детей. Все это было сделано для спокойной работы любимой Алечки. Когда дети немного подросли и учились в средней школе, он вновь вышел на работу, по просьбе руководства фабрики, строить новый комбинат в рабочем поселке. Именно про него он говорил Олиной маме, что «оставил после себя большое дело». При этом, не упоминая, что таких дел было далеко не одно, а еще и газификация поселка уже в 1960-х годах, и ветки водоснабжения на улицы.
– Милый и любимый дедушка! – подумала Оля.
Тридцать третье письмо Лидии пришло через пять лет спустя всех этих событий.
«Здравствуйте, многоуважаемый Иван Михайлович!
Как быстро проходят годы. Проходит жизнь… Как-то перебирая конспекты в своем письменном столе, наткнулась на связанную пачку писем, Ваших писем… Не скрою, они взволновали меня всю. Это охватившее меня волнение вызвано промелькнувшим передо мной прошлым, как будто таким далеким, но со светлыми надеждами, стремлениями и тяжелыми душевными разочарованиями.
Как нелепо сложилось мое личное… Иван Михайлович, я глубоко виновата перед Вами, оправданий никаких быть не может. Но за девичье безрассудство я справедливо судьбой была жестоко наказана.
Моя жизнь с инженером Яном Гроховицким – неинтересная проза. Мне стало понятным, что любовь, желающая быть только духовной, – становится тенью; если же она лишена духовного начала, то она – пошлость. Я считаю уродством, когда связывают свои жизни люди совершенно разных убеждений, люди, у которых духовные миры каждого в отдельности никогда не придут к одному тесному союзу. Мы на вещи смотрели по-разному. Ведь семейный союз основан не только на физической близости, а главное на духовной. У нас же с Яном не было духовного контакта. А как мне хотелось его участия в моей жизни, в моих переживаниях, мыслях, чаяниях, в учебе! Мне нужно больше понимающее сердце, чем любящее. Я поняла, что совершила ужасную ошибку…
Зачем мне нужно было играть в прятки, обманывать себя и доставлять друг другу неприятности? Может быть, он и хороший по-своему, я оценила его некоторые достоинства, но они не согревали мне душу… Бескорыстно оставив все, я ушла… А самой сколько пришлось перенести страданий с маленьким грудным ребенком… Мне тогда ничего не надо было, только чтобы никогда не видеть его. Беззаботное детство, беспечная светлая пора юности, молодости с ее заманчивыми мечтами остались далеко позади. Итак, я осталась без друга, одинока, никем не понята… Вместо счастья я встретила суровую борьбу с жизнью. Только единственная подушка моя знает, сколько было пролито на нее слез.
Неудачно сложившаяся личная жизнь, моральная подавленность, душевная пустота, разрыв с родителями – все вместе травмировало меня, подорвало мое здоровье. У меня была на почве этого вспышка туберкулеза легких – очаговый процесс. Меня спасли родители. Видимо, жизнь моя нужна для маленькой народившейся малютки. Болезнью я была выбита из колеи. О, сколько было тяжелых минут, когда я чувствовала в этом обширном мире свое бессилие, беспомощность, чувствовала себя каким-то обиженным, слабым, беззащитным ребенком. Да, в эти минуты мне твердо не хотелось жить. И, помню, пыталась принять цианистый калий, но спящая моя крошка сдержала меня от этого черного поступка – оставить ее круглой сиротой. По выздоровлении просила сестру что-то написать Вам обо мне. Но пришло холодное – нет! И последняя еще теплившаяся искорка надежды погасла. Все притупилось, умерло во мне навсегда. Все личное вычеркнуто на всю жизнь, безвозвратно. С этими мыслями без всякой помощи я взяла себя в руки, сама встала твердо на ноги, подняла голову. И решила, что мое личное – в ребенке, в учебе. И так последовали годы упорных, напряженных занятий в госуниверситете, защита дипломной работы, конкурсные вступительные экзамены в аспирантуру, научная работа, общественная работа – все вместе взятое не позволяет мне больше вешать голову.
Передо мной встала колоссальная ответственность за воспитание ребенка и предстоящая защита диссертации. В напряженном, только честном, правдивом труде, переживаниях, тревогах прошли у меня эти 6 лет. От пережитого в мои годы уже стала появляться на висках седина. Как видите, в тяжелые минуты я не устроила себе жизнь, не устроилась под чье-то крылышко, а наоборот, у меня как никогда появилась сила воли пробить себе дорогу самой. Я этого добилась!
Вам, вероятно, не интересна жизнь Лидии Артемьевой, ибо я для Вас стала слишком далекой, но меня удручает, тяготит, болезненно мучает, конечно, другое: мысль о том, что Вы ложно истолковали мое поведение, ошиблись в поспешном выводе обо мне. Дело прошлое, но как Вы были жестоки!
Иван Михайлович, но я же еще не была Вашей фактически… И, быть может, противоположное (не такое оскорбительное, иронически-холодное), а мягкое и дружеское письмо: «…Лидия, опомнись, что ты хочешь делать?!…» – и я беспрекословно вернулась бы к тебе на всю жизнь. Ну что же, не было у Вас ко мне никогда, значит, настоящих, больших чувств.
Лидия.
Адрес: г. Ташкент, почтовое отделение № 29, до востребования. Артемьевой Лидии. 25.04.1952 г.»
На большом сером листе лежал черновик письма дедушки Ивана Михайловича к Лидии, датированный 1952 годом. Начав его читать, Оля сразу поняла, что это было полное письмо Ивана, его мысли, чувства, но отправил он (по-видимому) только то небольшое послание, которое и прислал ей на электронную почту Максим Ремизов.
«Здравствуйте, Лидия Петровна!
Ваше письмо получил. Планировал ответить сразу, но не получилось. Очень много работы
