Маргарет Пембертон - Не уходи
Дрожь охватила Лизетт. Казалось, волны сомкнулись над ее головой и не осталось никакой надежды.
— Ошибаешься, — прошептала Лизетт. — Я ненавижу себя. — Она посмотрела Дитеру прямо в глаза, и тут он все понял.
— Боже мой! — Он притянул девушку к себе. — Лизетт…
любимая моя!
Она поняла, что ей не спастись, оставалось только покориться неизбежному. Ее руки обвились вокруг шеи Дитера, губы беспомощно приоткрылись под натиском его губ. И на этот раз он опустил ее на пол с необычайной нежностью.
— Я не сделаю тебе больно… обещаю…
Юбка и свитер Лизетт упали на пол, как и мундир Дитера. Она дрожала в объятиях любимого, изумленная красотой его тела, упругостью натренированных мышц. Ладонь Дитера ласково скользнула от шеи Лизетт к бедру, и она едва не лишилась чувств от наслаждения. Такого Лизетт никогда не испытывала.
Дитер вошел в нее, и у Лизетт замерло сердце. С опытом и терпением превосходного любовника он медленно, шаг за шагом, вел Лизетт в неведомую ей страну наслаждений. И она, слившись с ним в одно целое и забыв обо всем на свете, снова и снова повторяла его имя.
* * *Следующие дни и недели были самыми странными, сладостными и горькими в жизни Лизетт. Дитер не сообщил графу и графине об их любви, как собирался вначале. Смерть Поля Жильеса и Андре Кальдрона сделала это невозможным. Так что ни родители Лизетт, ни солдаты Дитера не догадывались об отношениях майора с молодой графиней. Дитер полагал, что после всего случившегося так будет лучше.
Они встречались по ночам в комнате, когда-то принадлежавшей бабушке Лизетт и выходящей окнами на море. Поэтому, вспоминая о том, как они занимались любовью, Лизетт явственно слышала шум моря и видела свет масляной лампы, слабо мерцавшей в темноте.
Они поведали друг другу о своих детских годах. Дитер рассказывал о прогулках с отцом по Тиргартену, где всего в нескольких ярдах от Курфюрстендам благоухали яблони и груши; о том, как в Вене ему приносили шоколадные пирожные из отеля «Сашер»; о том, как он пил холодный лимонад в берлинском отеле «Адлон».
А Лизетт рассказывала о своем детстве, проведенном в Вальми; о том, как они всей семьей отдыхали в Санкт-Морице; о годах, проведенных в женском монастыре; о том, что если бы не война, она поехала бы учиться в Швейцарию, Они говорили о книгах и музыке. Дитер любил Золя, Кафку и джаз, а Лизетт — Флобера и Шопена. Они касались всех тем, кроме войны, словно до их комнаты, расположенной в башне и освещенной масляной лампой, не долетали даже ее отголоски.
Пили они хорошее шампанское, без которого Дитер не представлял себе существования, и кальвадос — яблочную водку, приготовленную самим графом. Дитер редко улыбался, но то, как он смотрел на Лизетт и прикасался к ней, убеждало девушку в том, что ее возлюбленный счастлив не меньше, чем она.
Лизетт мечтала быть с Дитером всегда, всю жизнь, спать рядом с ним каждую ночь, будить его каждое утро. Ей отчаянно хотелось, чтобы поскорее закончилась война, и она постоянно размышляла о том, как сложится их будущее.
Дитер же знал, что их будущее зависит от вторжения союзников. Поэтому ждал и боялся его. Если союзники потерпят поражение, то пройдут месяцы, а возможно, и годы, прежде чем они предпримут повторную попытку. А Германия тем временем соберет в кулак все силы и разобьет русских. На Англию обрушатся новые ракеты «Фау-1», и Черчиллю придется просить мира. Вот тогда они с Лизетт смогут на что-то рассчитывать.
Если же союзники высадятся успешно, поражение Германии неизбежно. И тогда у него, Дитера, нет будущего.
Он видел, что Лизетт еще не понимает этого. Она считала, что, каков бы ни был исход вторжения союзников, они останутся вместе. И у Дитера не хватало смелости разочаровывать ее. Ему хотелось, чтобы ничто не омрачало их хрупкое и, вероятно, недолговечное счастье.
В кабинете у Дитера был радиоприемник, и каждый вечер, перед тем как отправиться на встречу с Лизетт, он, надев наушники, слушал сообщения Би-би-си, которые передавались после сводок новостей. Все сообщения были зашифрованы, они звучали на французском, голландском, датском и норвежском языках и предназначались подпольщикам. И только для них имели смысл. Каждый вечер Дитер ожидал шифрованного сообщения, предназначенного для французского Сопротивления, которое, по утверждению адмирала Канариса, должно было стать сигналом для вторжения во Францию. Однако сообщения все не поступало. Дитер понимал: когда оно прозвучит, им уже не встретиться в комнате с видом на море.
Весь апрель стояла теплая и ясная погода, идеальная для высадки. Однако в проливе Ла-Манш не появлялось ни единого корабля.
26 апреля Дитер получил из штаба служебную записку, сообщавшую о том, что моральный дух населения Англии необычайно низок. Раздаются призывы «Долой Черчилля!», народ все чаще требует мира. Дитер всей душой надеялся, что это правда.
К началу мая так и не появилось никаких признаков высадки союзников, и он сказал Лизетт:
— Они не придут, дорогая. Высадки не будет, союзники попросят мира.
Лизетт вздрогнула в объятиях Дитера, теснее прижалась к его сильному телу, и он понял, что она не разделяет его радости по этому поводу. Ведь без высадки союзников Франция не обретет свободы. Лизетт хочет невозможного — чтобы Германия потерпела поражение, а он остался с ней.
— Извини, дорогая, — начал Дитер, зная, что Лизетт не выносит разговоров о том, что может разлучить их, — но нам придется поговорить об этом. Если я ошибаюсь и союзники все же предпримут высадку, то тебе и твоим родителям нельзя будет оставаться в Вальми.
Лизетт вскинула голову.
— Уехать из Вальми? — В голосе ее прозвучало недоумение.
Дитер приподнялся на локте.
— Если высадка произойдет здесь, вся Нормандия превратится в поле битвы.
— Но ты же останешься.
— Я солдат, — ответил Дитер, погладив Лизетт по щеке.
Ее глаза потемнели.
— А жители деревни? Они смогут уехать?
— Им прикажут уехать. Гражданские только мешают боевым действиям.
Потом они лежали молча и каждый думал о своем, не решаясь высказаться вслух, чтобы не углубить пропасть, которая разделяла их.
— Нам надо договориться, — наконец нарушил молчание Дитер, гладя Лизетт по голове. — У тебя есть родственники или друзья, к которым ты могла бы уехать?
— Брат отца живет в Париже.
— Значит, туда и уезжай.
Лизетт посмотрела на Дитера:
— А скоро?
Ему очень не хотелось, чтобы Лизетт уезжала. Ведь если она уедет, неизвестно, встретятся ли они вновь. Но в случае вторжения союзников она не может остаться в Вальми. Это слишком опасно. Дитер крепче обнял Лизетт.
