Евгения Марлитт - Совиный дом
Клодина сжала свои ноты; она не слишком огорчилась этим сообщением.
— Пожалуйста, доложите обо мне ее высочеству, — попросила она.
— Сейчас, милая Герольд, дайте я доскажу вам. Герцогиня повернулась к нему спиной и сказала: «Ты не хочешь, Адальберт!». Он ушел, ничего не ответив, а она заплакала горючими слезами.
Когда Клодина вошла, герцогиня сидела за столом и протянула ей руку.
— С вами как будто прилетел в мою комнату первый луч солнца, заблестевший на дворе, милая Клодина, — любезно сказала она своим глухим, беззвучным голосом. — Вы не можете себе представить, как иногда чувствуешь себя одинокой даже среди людей, которые должны составлять, да и составляют все для тебя. Я перед вашим приходом ужасно волновалась, но стала перелистывать свой дневник, и это успокоило меня. Я испытала много счастья — и должна быть благодарной. Садитесь. Что это? Песни, о которых я говорила? Да! «Верность в любви». Вы должны мне спеть потом, но сначала я попрошу поехать со мной гулять: я жажду свежего воздуха, и, слава Богу, небо прояснилось.
Возвратившись через час, дамы пили чай, потом Клодина подошла к роялю, а герцогиня, лежа на кушетке, слушала… Сзади у окна сидела старая фрейлина и следила за каждым движением своей повелительницы.
Прекрасный голос Клодины наполнял уже темнеющую комнату, она поставила перед собой ноты, но не нуждалась в них, песня лилась за песней. Она пела с грустным наслаждением — дорогой инструмент, на котором она аккомпанировала себе, занимал то же самое место, где некогда стоял ее собственный. Безоблачное счастье ее юности живо воскресло перед ней: она почти невольно пела любимые песни Иоахима.
Вдруг тихо и печально прозвучал голос герцогини: «Адальберт, я знала, что ты придешь!». Клодина поднялась и увидела высокую фигуру герцога, склонившегося, чтобы поцеловать руку жены. Она поклонилась и оперлась на спинку стула, словно нуждалась в поддержке.
— Продолжайте петь, фрейлейн фон Герольд, — попросил герцог, — уже давно я не имел удовольствия слушать ваше пение.
Он сел в тени, рядом с женой, спиной к окну. Клодина не видела его лица, но знала, что на нее падал последний розовый вечерний свет, и еще больше смутилась… Она старалась успокоиться. Но когда начала петь, голос ее зазвучал тускло и бессильно, как будто судорога свела ей горло. Она извинилась и встала.
— Как странно! — сказала герцогиня. — Вы раньше были подвержены этому, милая Клодина?
— Никогда, ваше высочество, — откровенно ответила она.
— Бывают такие нервные волнения, — спокойно заметил герцог. — Может быть, ты слишком утомила фрейлейн?
— О, вполне возможно… Простите, дорогая Клодина, и отдохните! — воскликнула заметно испытанная герцогиня и указала девушке на низкое сиденье возле себя, с которого только что встал герцог, начавший ходить взад и вперед неслышными шагами. — Сядьте, пожалуйста, так, чтобы я видела ваше лицо, — попросила она. — Действительно, вы побледнели, но теперь краски возвращаются… Боже, я готова подумать, что вы испуганы внезапным появлением герцога… Адальберт! — воскликнула она, повернувшись, так как он стоял позади нее. — Ты виноват в этом… О, злой человек, какие вещи ты делаешь!
Клодина невольно подняла глаза и тотчас опустила их, смертельно испуганная: она снова встретила горящий взгляд, устремленный к ней через голову жены. Но совершенно спокойный голос проговорил:
— Это очень огорчает меня, милостивая государыня, хотя я не могу себе представить, чтобы мое появление было чем-нибудь страшным или необычным. Я…
— О, конечно, ваше высочество, — громко сказала Клодина и встала. — Просто я почувствовала себя усталой, и у меня немного болит голова, уже все прошло.
— Тем лучше, — улыбнулась герцогиня, — а теперь поболтаем. Ты так молчалив, Адальберт; как это ты отказался от своей охоты?
Она смотрела на него счастливыми, сияющими глазами, когда он проходил мимо, и продолжала говорить:
— Подумай, наследный принц сочинил свои первые стихи, мне их сегодня передал гувернер, который нашел их в его латинской тетради; хочешь прочесть?.. Дорогая Клодина, они на моем столе под пресс-папье… нет, под тем, со статуэткой герцога. Очень благодарна. Не прочтете ли вы нам? Они написаны по-детски, но глубоко прочувствованно.
Клодина подошла к окну и при угасающем вечернем свете стала разбирать крупный детский почерк. Она не могла разглядеть лица герцогини, но видела, как та протянула руку мужу и прошептала что-то, затем громко прибавила:
— Не правда ли, эго прелестно?
— Да, хорошо, только бы Господь направил его так, чтобы когда-нибудь ему не было тяжело из-за того, что он нарушает верность, о которой пишет…
— Но сохранять верность не может быть тяжело никогда, Адальберт!
— Никогда? — переспросил он.
Герцогиня покачала головой.
— Никогда! Что скажете вы, Клодина?
— Ваше высочество, — начала молодая девушка, — бывают случаи, когда для того, чтобы не изменить верности, требуется тяжелая борьба.
— Но тогда это не будет верность, основанная на любви, — возразила герцогиня, и щеки ее вспыхнули, — будет искусственная верность.
— Да, — вполголоса проговорил герцог. Странно прозвучало это краткое подтверждение.
— Тогда будет не верность, а чувство долга, — возбужденно добавила молодая женщина.
— Верность своему долгу, может быть, высшая степень верности, — мягко заметила Клодина.
— Ах, такая борьба не имеет смысла, дорогое дитя! — перебила ее герцогиня. — Верность, которая требует для своего сохранения борьбы, вообще теряет смысл. Если бы, например, если бы герцог… — она запнулась, и долгая улыбка скользнула по ее лицу, — если, предположим… его мысли были бы иногда заняты вами, Клодина, то его супружеская верность ничего бы не стоила, хотя на деле он и оставался бы самым безупречным мужем… Слышишь, Адальберт? В таком случае ты бы, по моему мнению, уже нарушил верность.
Герцог отвернулся и смотрел в окно. Клодина сидела, боясь шелохнуться, но герцогиня ничего не замечала — она смеялась: высказанная ею мысль была так забавна. Она продолжала смеяться так по-детски весело, как может смеяться только уверенный в своем счастье человек, который шутя говорит о его потере, потому что убежден в невозможности этого.
— Клодина! — воскликнула она. — Какой у вас вид! Не бойтесь, я не выдаю его. Не правда ли, Адальберт, я часто поддразниваю тебя? О Господи, мне стало больно… Грудь! Это смех. Клодина, Клодина!..
Слова перешли в сильный припадок кашля.
— Воды! Воды!
Испуганная девушка поспешила к столу, на котором постоянно стояла вода. Фрау фон Катценштейн вбежала и обхватила руками задыхающуюся женщину, герцог с мрачным лицом стоял у кушетки. Страдалица схватила его за руку. Она вся сотрясалась от кашля и не могла пить. Тихими шагами вошел врач.
