Волчья мельница - Мари-Бернадетт Дюпюи
Жан надел блузу, погладил материю.
— Как тебя зовут?
— Клер!
Он окинул ее восхищенным взглядом. Девушка смутилась.
— Ты очень красивая и смелая. Я видел мало девушек, но иногда случалось. Клер…
Он коснулся ее лба, шеи — не как раньше, смелее. Он желал ее так сильно, до дрожи в теле. Поцеловать в губы, вдохнуть аромат блестящих волос… Наверняка они пахнут даже лучше, чем белый хлеб. Девушка смутилась, отодвинулась.
— Уже очень поздно, — пробормотала она. — Я не могу отвести тебя в пещеру. Жан, ты вполне можешь переночевать тут, у Базиля. Запри за мной дверь на ключ, и никто тебя не найдет. Зато поспишь на настоящей кровати, и у тебя осталось еще немного вина.
Жан преградил ей путь. В руке у Клер был подсвечник, и от рывка горячий воск пролился ей на пальцы.
— Ай! Горячо!
Юноша взял ее руку, осыпал поцелуями.
— Уходи! — задыхаясь, попросил он. — Но дай слово, что придешь еще!
— Конечно приду! Завтра вечером.
На подгибающихся ногах Клер вышла в сарай. Эта внезапная слабость стала ответом на призыв, который девушка прочла в глазах Жана. Немая, страстная мольба… У нее стучало в висках, внизу живота разливалось странное тепло. Клер медленно побрела назад, к мельнице. Соважон следовал за ней по пятам.
Бертий тихо вскрикнула от изумления, когда кузина вошла в комнату. Вложила закладку в книгу и захлопнула ее.
— Клер, что с тобой? Ты знаешь, который теперь час?
Клер пожала плечами и, как была, в одежде, бросилась на кровать.
— Бертий, милая, это было ужасно!
— Он все-таки тебя обидел? Клер, не молчи! Ты такая бледная! А ведь я предупреждала…
— Нет, — шепотом отвечала кузина. — Ничего такого! Просто он так изголодался, бедняга, что после еды его вырвало. А потом он расплакался. Я хотела утешить, но не смогла. Не осмелилась…
По щекам Клер потекли слезы. Бертий прильнула к ней.
— Объясни, пожалуйста! Я ничего не пойму.
— Мне так его жалко!
— И это все? — изумилась Бертий. — Помогай этому парню сколько угодно, но только, пожалуйста, не влюбляйся!
Немного помолчав, Бертий погладила Клер по щеке и продолжала:
— Если ты полюбишь такого, как он, у вас не будет будущего. Жандармы наверняка его разыскивают. Он никогда не сможет жить спокойно. Будь твой Жан работником мельницы, или пастухом, или поденщиком, — все как-нибудь устроилось бы. Родители желают тебе счастья, и им пришлось бы уступить. Но каторжник!..
Клер приподнялась на локте. От слов кузины у нее мурашки побежали по спине.
— Ты слишком все усложняешь, Бертий! Я сочувствую Жану, и это нормально. У него нет семьи, и ему, без сомнения, приходилось терпеть голод и холод. А ты сразу вообразила, что я готова в него влюбиться! Он немного наберется сил и уйдет. Я не влюблена в него, я же совсем его не знаю!
Голос девушки, тихий и звенящий, говорил о совершенно другом. Она заявила, что хочет спать. Бертий шепнула напоследок:
— Видела бы ты свое лицо, когда вошла! Ты была сама не своя — так об этом пишут в романах. Ты вся «преобразилась», моя Клеретт!
Клер не ответила. Закрыв глаза и подложив руку под щеку, она заново переживала упоительные моменты, когда Жан целовал ее пальцы, обожженные горячим воском. И этот его взгляд — пылкий, жадный! Казалось, он вот-вот на нее набросится. Однако Жан сумел взять себя в руки. И она уже по нему скучала. Если б можно было проспать целые сутки, а потом сразу побежать в дом Базиля! У Клер разыгралась фантазия. Она представила себя в объятиях юноши, и как она запрокидывает голову, а он целует ее в шею и губы… Тело ответило приливом приятного тепла, и Клер затрепетала.
«Выходит, Бертий права! Я влюбилась!»
Сердце девушки переполняла радость. Уже много месяцев она всем своим существом ждала чего-то подобного. Думала, что любит Фредерика Жиро, но то была всего лишь приманка, которую уготовила ей мать, чтобы подтолкнуть к выгодному браку. Никогда она не испытывала к наследнику богатейшего поместья в регионе искренних чувств, как и такого ликования, которое охватывало ее, когда Жан рядом.
Клер вздохнула при мысли, что Бертий куда рассудительнее, чем она. Любовь, которая вот-вот поселится в сердце, — ее нужно прогнать, побороть. У Жана на запястье вытатуирован номер, и, невиновный или преступник, после нескольких лет каторги он навсегда останется парией. Но эти несколько дней, которые можно украсть у судьбы… Клер решила, что этого хватит. Каждое мгновение будет праздником, она дала себе слово.
* * *
Клер не шла — летела. Чуть раскинув руки, подняв лицо к звездам, она бежала по влажной траве с почти болезненной надеждой в сердце. Пес с волчьими глазами не отставал. Девушка упивалась своим счастьем: она свободна, ночь принадлежит ей, и каждая частичка ее юного тела трепещет от неведомого прежде восторга.
«Испытывает ли Жан то же, что и я?» — спрашивала она себя.
Едва проснувшись, она пообещала себе, что вечером, как только родители лягут, пойдет к Жану. Часы тянулись бесконечно, несмотря на повседневные хлопоты и приятное общество кузины. Единственное удовольствие — испекла огромный савойский бисквит (еще один рецепт, который она освоила в совершенстве), и только для того, чтобы отнести кусок Жану. С Этьенеттой они сходили в птичник. Яиц в это время года было много, на выпечку хватало. Птичник у матери был богатый: гуси, утки, куры и даже белый павлин — подарок Колена дочке на четырнадцатый день рождения. Домашняя птица в итоге попадала на семейный стол. Ее запекали, тушили в рагу, пускали на запеченные в тесте паштеты.
Зимой Ортанс Руа обязательно запасалась гусиным пухом, к превеликому огорчению дочки. Непростое дело — удерживая между колен живого гуся, выдергивать у него из грудки и брюшка тоненькие перышки, которые после пойдут им всем на перины и подушки. Если приходила помочь соседка, она получала свою долю пера. У Клер потом все руки были исщипанные, потому что гуси вырывались и пускали в ход свои клювы. С забитых гусей Ортанс тоже снимала пух и перья, предварительно обварив тушки в кипятке. Потом перья вырывали и сушили в полотняных мешочках, подвешенных в сушильне рядом с листами бумаги.
Приземистое жилище Базиля темной массой высилось на берегу реки.
Клер побежала к двери, бросив на землю садок,
