Поездом к океану (СИ) - Светлая Марина

От яркого света — шаг в мир приятного теплого полумрака и уютных вкусных запахов.

Он увидел ее сразу, едва вошел. Не так много людей разместились в небольшом симпатичном зале, убранном омелой и красными бантиками, в честь праздничных дней, а она сидела на виду у всех — за столиком возле большого камина, главного украшения кафе. На ней шляпка того же оттенка, что автомобиль, ожидавший на улице, узкий и ладный костюм шоколадного цвета и белоснежная блузка с шелковым галстуком — какао с молоком. Она пила черный кофе, а на соседнем стуле примостился кофр с камерой. Она не поворачивала лица в его сторону, но он знал, что она слишком хорошо слышала, чтобы не понять.

Коротким жестом пальто — на вешалку. Головной убор — долой.

И к ней.

Он изо всех сил старался не прихрамывать, хотя глупая, непонятливая нога донимала с самого утра — не иначе жди перемены погоды. А она сделала еще один глоток, оставляя на чашке след от помады. И тоже старалась — он видел, как напряглись и сделались еще ровнее ее и без того расправленные плечи. И вновь восхитился ее умению держать себя, как тогда, давно, в кабаке у Бернабе Кеменера.

По полу скрежетнули ножки стула. Юбер наконец присел.

— Так и знал, что это будешь ты! — весело сказал он, впившись взглядом в нее, заново вбирая в себя ее черты, не стремясь отыскать нового, воспринимая и усваивая ее как-то сразу, всю, целиком.

Аньес подняла на него глаза — помнимые им в деталях, светло-серые, с голубоватыми прожилками, других таких быть не может — и удивленно вскинула тоненькие дуги бровей:

— Тебе что же? Не сказали?

— Речь шла о какой-то колонке, каком-то фотографе и каком-то портрете. Но так даже интереснее. Здравствуй, Аньес.

— Здравствуй, — с облегчением выдохнула она и улыбнулась.

Надо ж было такому случиться. Он удрал, чтобы позволить себе и дальше лелеять ненависть. Удрал так далеко, что дальше и некуда. А зимним солнечным днем вошел в кафе, чтобы увидеть ее улыбку.

— Ты переехала в Париж?

— Вернулась. До войны мой дом был здесь.

— И как? Сейчас дом тоже здесь?

— Ежедневно пытаюсь себя в этом убедить. Что ты будешь? Мне обещали обед с тобой. Я ничего не стала заказывать, кроме кофе, хотела дождаться.

— Думала, обеда может не получиться?

— Думала… думала, мне повезет, если я заполучу хотя бы снимки.

— А хотела заполучить меня! — расхохотался Юбер, откинувшись на спинку стула и игнорируя то, как резко сперло дыхание, будто бы грудь затянуло в тиски. Она задорно кивнула в ответ и этим вышибла остатки воздуха из его легких. Он хапанул его снова, как рыба, и замолчал.

— Так что ты будешь? — спросила Аньес, как ни в чем не бывало. — Я попрошу меню?

— Я буду баранину. У Луи хорошая баранина по-бордосски с картофелем и десятилетним вином.

— Ты живешь где-то рядом, верно? Раз назначил встречу в этом месте…

— Неподалеку, — уклончиво ответил Анри.

— И бываешь здесь?

— Когда захочется баранины.

— Ну тогда и я ее буду, — решительно сообщила Аньес и, не дожидаясь его, махнула официанту, что он счел решительно неправильным. Впрочем, эта сумасбродка всегда делала что хотела. И сейчас, и тогда. И, вероятно, в том ее прошлом, которое он даже не хотел себе представлять. Один раз заглянул, и ему не понравилось. Оно не вязалось с женщиной напротив него. Когда она оказывалась рядом — как в него можно верить? За вот этим ухоженным лицом Юбер не угадывал шлюхи, которой она должна была быть.

Пока Аньес перечисляла официанту, что присовокупить к двум порциям баранины, он ей не мешал, поражаясь восхитительной самонадеянности, которую она излучала, презрев порядки, которыми предписано жить. Но когда славный малый ушел, вынул из кармана пачку сигарет и зажигалку и положил их рядом с собой, впрочем, пока не закуривая. Уперся обоими локтями в столешницу и сцепил замком пальцы. Те еще были немного замерзшими. Да он и изнутри промерз за свою-то жизнь.

— Ты когда-нибудь задумывалась над тем, что твое поведение ставит в тупик окружающих? — полюбопытствовал Лионец.

— Но это ведь замечательно! Значит, я запомнюсь. В моей профессии это важно.

«В твоей профессии важно другое».

Юбер помолчал. Все-таки закурил. Ему казалось, что, когда курит, легче, хотя врачи и запрещали. Что они смыслят, эти врачи? Он затянулся вполсилы, а потом посмотрел на нее.

— Будешь? — хрипловато спросил Анри. А она рассмеялась своим сводящим с ума грудным смехом и легко качнула головой. Раз-два.

— Не умеешь курить — не следует и начинать, — важно сообщила Аньес, но за сигаретой все-таки потянулась. Теперь уже не кашляла. Отпечатала помаду и на бумаге. Глядела на него озорно и явно веселилась: — Я думала, ты такой пьяный, что и не вспомнишь. Решила поиграть, а вот как оно вышло у нас…

— И в Ренне тоже хотела поиграть?

— Нет, там — нет. И сейчас тоже нет. У меня не получается играть с тобой.

— Хорошо, это выяснили. А что насчет господина, который сопровождал тебя на вечеринке?

— Мой шеф Гастон Леру. Главный редактор «Le Parisien libéré». Я два года с ним.

— С ним — получается?

— Конечно! На нем я оттачиваю свое мастерство. Весьма успешно. Он же раздобыл мне тебя.

В ответ на ее откровенность, с виду так легко ей давшуюся, он медленно кивнул. Вместе с тем Юбер все еще не понимал, нужно ли ему разбираться дальше. Не все ли выяснил? К чему вообще согласился приходить, едва понял, с кем придется встретиться?

У Риво у него не было сомнений, что в ту комнату заходила Аньес, и до того, как он нашел в себе силы вернуться в зал, где продолжала играть музыка, где всё еще танцевали, ели, накачивались алкоголем те, кого генеральская чета считала важным пригласить. А уж едва вошел — убедился окончательно. Дама в отчаянно алом была только одна. Аньес. В маске, как и все, но не узнать ее значило расписаться в том, что вычеркивает собственное прошлое. Юбер же его хранил — и хорошее, и плохое.

Он тогда сунулся к Антуану де Тассиньи, продолжавшему пировать с офицерами, хоть и не носил форму сам. Вероятно, тень его славноизвестного родственника-генерала легла на всю их семью, относившуюся к старой фамилии, известной еще с семнадцатого века. Тут в кого ни ткни — все такие или стали такими. Вот и де Брольи — тоже здесь. Ясно же было — не по нему баба.

Но чувство, что он испытывал к ней с того вечера в течение всех этих дней до их новой встречи, не было ни ненавистью, ни яростью. Своим поцелуем в темноте она перечеркнула их. Обесценила. Женщину, потянувшуюся к нему за лаской, нельзя было оттолкнуть. Два года прошло, а она все тянется. Но обесценила ли она точно так же и все то, что было с ней до него?

Юбер привык жить, точно зная, где враг. Когда на земле мир, поди разбери, кому подставлять под удар спину. Не желавший удара, но получивший его, он трусливо сбежал воевать, пока не успел еще увязнуть в Аньес насовсем.

И вовсе не знал, что теперь, столько времени спустя окажется здесь, чтобы осознать в полной мере, что уже увяз. Давно. Один поцелуй пять дней назад и десять минут разговора.

Как же он, оказывается, скучал!

Эту мысль Юбер неожиданно для себя высказал вслух. Просто не удержал. Аньес, не дождавшись его ответа, немного неловко вновь взялась за свою чашку — сколько в той еще кофе! Неужели она бездонная? Потом опять улыбнулась и проговорила:

— Сегодня так холодно, я никак не согреюсь.

А он вдруг выпалил:

— Я рад, что ты меня раздобыла, я очень хотел увидеть тебя.

Аньес вздрогнула и подняла растерянные, как у ребенка, глаза. К ее глазам он никогда не привыкнет, такие они… будто из другой жизни, в которой затерялось лучшее в нем.

— Сейчас мне стало значительно теплее, — прошептала она, прижав ладонь к горлу. Руки ее были такими, как он помнил — красивой формы, но с кожей не очень хорошей. Они старели быстрее, чем Аньес.

— Ничего, принесут вино и будет еще лучше, — кивнул Юбер. — Как поживает океан?