Розалин Майлз - Глориана
— Если Ваше Величество позволит… — Маленькая горничная еще не оправилась от ужаса и говорила с трудом. — Он уже в прихожей, однако говорит, что не покажется пред ваши светлейшие очи, пока вы не одеты, и будет ждать, пока Ваше Величество соизволит выйти.
Роберт сказал, что мой лорд не привел с собой войска. Ни воинственных сподвижников, ни солдат для дворцового переворота, только кучку ближайших друзей, отчаянных голов, которые вместе с ним сбежали из Ирландии в надежде, что я по доброте сердечной прощу и забуду неуспех тамошнего похода. Великий полководец бросил ирландскую войну и поставил все на эту последнюю карту — так, понятно. Однако столковался ли он с ирландским бунтовщиком, или с королем Испании, Папой, или с католическим французским королем сбросить меня и мое правительство — это по-прежнему оставалось загадкой.
— Вашему Величеству надо выпытать у него всю подноготную, — мрачно сказал Роберт, — пока он не взят под стражу и не отдан под суд.
— О, Господи, обязательно ли его судить?
И кто это должен, я?..
Роберт поднял на меня отцовский взгляд, взгляд законоведа.
— Ваше Величество, подумайте. Ваш граф-маршал в Ирландии вопреки всем вашим приказам вступает в переговоры с бунтовщиком и вашим врагом, возвращается наперекор ясно высказанному запрету и врывается к вам с обнаженным мечом. За каждое из этих преступлений он достоин смерти. Даже мой отец, соверши он такое, не избежал бы обвинений в измене и оскорблении величества. У нас нет выхода.
Я взвыла от горя:
— Ваш отец, будь он жив, не посмел бы так со мной говорить.
Роберт дипломатично сменил тему и продолжал настаивать.
— Однако мы должны знать, скрывается ли за ним кто-либо из недругов вашей милости — поставил ли он вашу жизнь в опасность по собственной горячности или в результате заговора.
Тогда, зная, кто вам грозит, мы, ваши защитники, сразим их без всякой жалости.
Срази, или будь сражен. Срази, или будь сражен.
О, Господи, снова?
По собственной горячности или в результате заговора?
Сердцем, а точнее, нутром я знала ответ.
Мои страхи, а не его злокозненность, сплели ту паутину тайного сговора, которая померещилась мне вчера при восходе Девы, в холодные пустые предрассветные часы. Однако, чтобы убедиться, надо за ним послать. Придет ли?
Напрасные опасения! Он явился без всякого зова еще до обеда, когда теплое сентябрьское солнышко заглядывало в окно, а в покоях стояло золотистое благоухание воска, бархатцев и белых, как звездочки, маргариток. Я вновь стала Глорианой, разодетая пышно и дерзко, словно для парадного обеда в честь дюжины заморских послов. На мне было платье тяжелого черного бархата, скроенное по новой моде целиком, но по-прежнему утянутое в талии. От ворота к подолу шла причудливая цветочная кайма — маргаритки, составленные из жемчужин, с листочками-изумрудами, рубиновые розы на золотых стебельках, плоскогранные сапфиры цвета синих чернил. Воротник был выше, шире, белее, жестче, ажурнее всех прежних, парик венчала диадема — жемчужно-сапфировый нимб. На поясе и плечах победно пламенели алые банты. Теперь я была Глориана, Венера, Юнона, Ирида с радугой в руках, языком молнией и карающими громами наготове.
— Пригласите милорда — скажите, он может войти.
А к левому рукаву я прицепила рубиновое сердце на золотом, любовном, узелке». Заметит ли он, отметит? Он вошел, свободный от всякого чувства вины, словно райская газель на заре времен.
При нем не было меча, кинжал в золоченых. инкрустированных ониксом ножнах висел на боку — я знала это — исключительно для красоты. В перламутровом шелке, расшитом золотыми и топазовыми бусинами, с золотой цепью на шее, с кружевными отворотами, с большой жемчужиной — моим символом! — в ухе, он, как и прежде, умел пустить пыль в мои слабеющие глаза.
— Навеки ваш. Ваше Величество, — покуда вам угоден!
О, он был очарователен!
И снова жар, идущий от женской сердцевины, женского нутра, пышущий жар…
Он преклонил колено, смиренный, ласковый, приложился к руке:
— Окажите мне милость. Ваше Величество, одарите хоть словечком.
Я отвечала спокойно и очень тихо:
— Это будет слово упрека за вашу дерзость…
Он по старинке вскинул было голову, но одумался, покаянно опустился рядом со мной на колени:
— Покарайте меня, миледи, накажите за содеянное.
Он, словно цветок, поник головой. Я с трудом овладела собой:
— Зачем вы вернулись?
Глаза у него были дикие, напуганные, как у ягненка, лицо — очень бледное.
— Чтобы вас видеть!
— Чего вы хотите?
— Ничего, только служить вам смиренным, благодарным сердцем.
Он рассеянно провел рукой по лбу, по волосам.
— Вы изменились, милорд.
— Да. — Он отвечал тихо и растерянно, словно заблудился в тумане.
Здоров ли он? Это не тот человек, который переступил через меня, через мои приказы.
Будь начеку! Будь начеку!» — звучало в голове.
Однако предательское сердце ликовало.
Неужто ом усвоил урок? Неужто гордый дух смирился, неужто мой дикий жеребец укрощен, объезжен, послушен моей руке, узде, шпорам?
Мои приближенные неестественно замерли, словно актеры в живой картине. Теперь они расслабились. Елена выступила вперед, за ней горничные.
— Ваша милость отобедает с милордом? Желаете вина, или цукатов, или десерта? С кухни только что принесли бузинного желе…
— Нет, ничего не надо, оставьте нас.
По моему знаку все выскользнули из комнаты, мы остались вдвоем.
После стольких обид и горестей он здесь, сейчас…
Он стоял на коленях рядом с моим креслом, совсем-совсем близко, солнечный луч из окна превратил его локоны в золотую кудель, нимб, как и у меня. Я впервые увидела золотой ободок вокруг его дивных зрачков, увидела их черные коралловые глубины. Он сбрил ненавистную бороду, оставил лишь коротенькую эспаньолку, как у Робина, прелестную, мужественную, ее так хотелось погладить…
Он смотрел мне в глаза, потом потупился, словно девственник в первую брачную ночь.
Дыхание его участилось, как и мое, пряный аромат его волос пронизывал мое существо, с неестественной четкостью я различала каждый кориандровый завиток волос на его шее, нежный румянец щек, алый колодец дивного большого рта…
Он поднял голову, заглянул в глаза, на ощупь отыскал руку, повернул на пальце перстень, свой давнишний подарок, мои пальцы тем временем нащупали и гладили теплый ободок, кольцо, которое я ему подарила.
— О, мой лорд, мой лорд!
Отныне мне звать тебя отверженным…
Из глубины его души вырвался вздох:
— О, моя сладкая королева!
Он закрыл глаза.
Он был здесь, со мной, он был мой…