Мария Лоди - Мечта
— Пойдемте, — сказал Шапталь, — не надо волноваться, все будет в порядке.
— Шапталь, я призываю вас в свидетели…
— Ради Бога, прекратите этот бесполезный спор. У нас только двадцать минут на дорогу, а еще предстоит длинный путь до Сент-Пелажи. Заявляю, что эти улицы преодолеть труднее, чем честь девственницы.
Бедный Шапталь тяжело дышал: он не привык совершать подобные прогулки рано утром. Трое друзей пошли по улице Эколь. Они дошли до заполненной людьми строительной площадке, пересекли ее и, не пытаясь узнать причину возбуждения толпы, скоро оказались на улице Сент-Виктор.
Шапталь на мгновение остановился у двери, пытаясь отдышаться.
— Не хотите ли вы, чтобы я нес вас? — сказал Жернак с улыбкой.
— К черту! Вы бы не прошли и двух ярдов со мной на спине.
Он вытер себе лицо и шею.
— Успеем, — сказал Дагерран, взглянув на часы. — Еще нет восьми. Раньше этого времени они не выйдут.
Жернак посмотрел на Шапталя, который громко пыхтел, шагая посреди дороги.
— Бек не выдержит, когда при выходе из тюрьмы увидит, что мы ждем его. Он, наверное, расплачется.
— Ему следовало бы это сделать, — сказал Шапталь.
Они двинулись дальше и скоро были на улице Пюи-дель-Эрмит, где находилась тюрьма. После революции монастырь Сент-Пелажи, ранее бывший приютом для раскаявшихся проституток, был превращен в политическую тюрьму. Сюда три месяца назад Тома и Марийер были переведены после предварительного заключения в тюрьме Мазас.
Все трое стояли на противоположной стороне улицы и смотрели на старинную дверь тюрьмы, в которой скоро должны были появиться Тома и Марийер. Солнце освещало потрескавшиеся стены, и в то свежее апрельское утро старая тюрьма казалась почти веселой.
— Тюряга выглядит не так уж плохо, — заключил Дагерран. — И, очевидно, тюремный режим не очень суров.
— Могу рассказать кое-что об этом, — сказал Шапталь. — Я имел честь провести месяц в Сент-Пелажи в начале прошлого года из-за статьи, в которой я, на свое несчастье, плохо отозвался о правительстве. Жизнь там не слишком плоха, если свыкнешься с теснотой камер и маленькими окнами. Мы пользовались некоторой свободой. Я встретил там Курбе и Валле одновременно. Курбе был спокоен и всегда весел, но Валле снедала жажда мести. Было ясно, что он измучен вынужденным бездельем. Он мог бы сдвинуть горы. Не успели его освободить, как он снова вернулся к борьбе и организовал новую газету, оппозиционную властям империи.
Шапталь сел на тумбу у входа в здание.
— Вот почему я так хотел прийти и встретить Бека и Марийера этим утром, — продолжал он, ослабив свой тугой воротничок. — Я знаю, как чувствуют себя люди, когда они снова выходят на свежий воздух. Тома особенно будет грызть удила. Он может быть жестоко разочарован, когда узнает, что Кенн отказался дать деньги на новую газету.
Шапталь думал о проникнутых энтузиазмом письмах Бека из тюрьмы. Несмотря на цензуру, тому удалось отправить на волю несколько писем, в которых он сообщал о своем желании возродить «Сюрен» под другим названием. Он мечтал о газете, которую предполагал назвать «Демейн» и которую, как он надеялся, станет финансировать Кенн. В будущее он смотрел с оптимизмом и был уверен в победе.
Но Шапталь посетил Кенна за неделю до этого. Владелец фирмы заверил Шапталя в своей симпатии и заявил, что вполне готов взять Тома обратно в «Клерон», но отказывается финансировать новое предприятие. Шапталь почувствовал, что ничто не заставит Кенна изменить свое решение. Он с огорчением думал о том, как Тома воспримет эту новость.
— Та молодая женщина, которая только что подошла, — вдруг спросил Дагерран, — не Мари Дюлак?
Ее было нелегко узнать, так как на голове у нее была большая зеленая шаль. Она стояла близко от входа в тюрьму, спиной к журналистам.
— Да, думаю, это она, — продолжал Дагерран.
— Хорошенькая девушка, — одобрительно сказал Жернак, рассматривая ее взглядом знатока. — Ее свадьба с Тома все-таки состоится?
— Полагаю, что да, — сказал Дагерран.
— Спокойно, — сказал Шапталь. — Кажется, ворота открываются.
Действительно, тяжелые створки ворот повернулись. Мари, которая стояла слишком близко, отступила на мостовую. Вскоре появился мужчина средних лет в сопровождении тюремного сторожа, который вручил ему саквояж. Освобожденный из заключения человек стоял, моргая, на весеннем солнышке, будто ослепленный слишком ярким светом. Никто не ждал его, и, казалось, он и не надеялся на это. Двигаясь медленно и нерешительно, будто не зная, что делать с этой его новой свободой, он пошел прочь, сжимая свой саквояж. Затем в воротах внезапно показался Тома. Он также какое-то время постоял, рассматривая улицу полузакрытыми из-за яркого солнца глазами.
Трое мужчин, стоявшие на другой стороне улицы, испытали шок, когда увидели его. Высокая, сильная фигура Тома резко выделялась на фоне темного тюремного двора; пустой рукав был небрежно засунут в карман. Он выглядел мощным и решительным, и в нем, как всегда, чувствовался оттенок легкой беззаботности.
— Боже милостивый, — прошептал Шапталь, — мне всегда нравился этот человек, но я не ожидал, что его вид так поразит меня, когда я снова увижу его. Это большой человек. Настоящая крепость!
Жернак и Дагерран, как и Шапталь, прекрасно понимали, что означает возвращение Бека, но оба они, в особенности Жернак, который был очень молод, чувствовали к нему своего рода мистическую страсть — страсть, которую ученики обычно испытывают по отношению к своему любимому учителю. Жернак не работал в «Сюрен» и присоединился к остальным только после ареста Тома. Теперь он был готов следовать за ним, куда бы он ни повел.
Тома и Мари увидели друг друга. Она подбежала к нему, одной рукой он поднял ее над землей и поцеловал.
Трое друзей подождали, пока пройдет этот первый восторг встречи, прежде чем осмелились пересечь дорогу.
Вдруг Дагерран с удивлением сказал:
— Где же Марийер?
Остальные не обратили внимания на это замечание, так как Тома уже увидел их и шел им навстречу. Они окружили его. Тома положил руку Шапталю на плечо и слегка сжал его. Он был очень бледен. Каждый из встречавших почувствовал комок в горле.
— А Марийер? — спросил Дагерран.
Тома повернулся в ответ; его пронзительно синие глаза блеснули в ярком свете.
— Умер, — сказал он.
— Умер! — тихо произнес Шапталь.
— Три дня тому назад, в своей камере, — добавил Тома, все еще держась за плечо Шапталя, будто желая его раздавить.
— Боже всемогущий, — произнес Дагерран, — это неправда.
