Маргарита Свидерская - Юность Екатерины Великой. «В золотой клетке»
– Скорее всего, кто-то кому-то сделает выговор за вашу вольность! – это был намек на императрицу, которая требовала соблюдения приличий.
– Пострадать ради дамы – что может быть лучше? – поклонился Нарышкин, взмахнув рукой, словно снял шляпу, а когда выпрямился, указал вглубь, в полумрак, где виднелась высокая фигура. – Я постою под дверью, Ваше Высочество, с вами очень хотят поговорить, уделите аудиенцию несчастному мотыльку. И личная просьба – не сожгите ему крылья…
Екатерина с замиранием сердца сделала несколько шагов к силуэту.
«Понятовский?! Неужели он?! Но как посмел?!»
Это действительно был Станислав Понятовский. Он понимал, что нарушает все мыслимые правила этикета, но не мог совладать с южным темпераментом, доставшимся от предков, – итальянская кровь прадеда – авантюриста Джузеппе Торелли бушевала внутри и толкала на безумства.
– Сударь? – подошла Екатерина на расстояние шага. – Вы очень дерзки!
Понятовский вздохнул и опустился на одно колено, чем вынудил Екатерину отойти назад.
– Простите меня, Ваше Императорское Высочество, простите мою дерзость, но вы настолько красивы, я ослеплен…
– Зачем вы меня позвали? Встаньте!
– Не смею. – Понятовский поднял голову, но было темно, и Екатерина не могла рассмотреть выражение его лица.
– Я попросил своего друга помочь. Мне лишь только сказать вам – вы прекрасны, вы – само совершенство!
– И для этого вы заманили меня, нарушив этикет?
– Поверьте, если бы не Нарышкин, я бы похитил вас!
– Для чего? – Екатерина занялась любимым делом – кокетством и флиртом.
– Чтобы объясниться в любви, – сказал Понятовский, робко беря ее за руку и припадая с поцелуем. Обычное объяснение, но слова гостя прозвучали убедительно, без фальши и привычной шутки.
– Вы можете мне не верить, однако я говорю правду, так бывает.
– Мы видимся впервые! Вас недавно представили ко двору государыни!
– И я ловлю каждую секунду счастья, – поднялся с колена Понятовский, не отпуская рук великой княгини, которая пыталась понять, что творится с нею, почему она не повернулась и не ушла. Почему позволяет незнакомцу, иностранцу держать себя за руки! Неслыханно, она сошла с ума, она навеки погубит свою репутацию! Нужно немедленно уходить и отругать Левушку! Да-да, она выскажет ему все, что думает о таком нахальстве. Но…
Как нежны поцелуи…
Какие ласковые, волшебные у него руки!
Как волнительно!
«Что со мною? У меня кружится голова от обычного поцелуя руки?!»
– Остановитесь! Вы перешли всякие границы!
«Флирт – хорошо, но не так же сразу!»
– Простите мою горячность! – Понятовский тут же покорно отпустил великую княгиню. – Я вдруг разом потерял голову, со мною такое впервые…
– Вы настолько юны?
– Нет. Всего лишь беззащитен перед вами…
– Прощайте! – Екатерина решила сбежать.
Да, рядом прогуливался Нарышкин.
Да, Левушка предупредит.
Да, это обычный флирт!
И еще сто тысяч «да», если бы не было так волнительно стоять рядом с этим поляком, если бы внутри, от одного взгляда на гостя, не начинало трепетать нечто незнакомое, одновременно пугающее и завораживающее. Если бы она могла твердо сказать, повторив шутку Левушки, что мотылек – Понятовский, а не она…
«Вот же негодник!» – улыбалась Екатерина, прочтя письмо Нарышкина с трогательными извинениями, что утопили текст. Левушка сообщал, что заболел и никак не может прибыть ко двору. Но что-то было в его письме не так… Екатерина ощущала: ту или иную фразу Левочка не мог бы и в бреду написать, а вопрос о Вольтере окончательно убедил ее, что пишет кто-то другой. Но раз ее не поставили в известность, а решили разыграть, великая княгиня решила в свою очередь подыграть шутникам. Так началась ее ежедневная переписка с лже-Левочкой. Больному исправно отправлялись банки с вареньем из запасов императорской кухни, подробно давались ответы на философские вопросы, был даже небольшой спор. Переписка настолько интриговала и развлекала Екатерину, что она позабыла о грусти окончательно, открывая для себя неведомого человека, стоящего за письмами из дома Нарышкиных. Смутные подозрения постепенно таяли, с каждым новым посланием она все больше склонялась к мысли, что пишет ей Понятовский. И тем внимательнее она вчитывалась, пыталась разобраться в его характере, взглядах и интересах. Его фразы говорили о самостоятельности и зрелости мысли, представляли Понятовского начитанным и образованным человеком, с которым есть о чем поговорить и обсудить. За две недели то ли мнимой, то ли реальной болезни Нарышкина Екатерина поняла, что ей нестерпимо хочется живого общения с переписчиком, ей мало писем, в которых помимо умных фраз проскальзывает настоящий интерес к ней.
Наконец-то Левочка появился! Екатерина едва сдержала эмоции, бившие через край, и не проговорилась.
– Ваше Высочество, я совершенно здоров и непомерно счастлив вновь служить вам!
– А я рада видеть вас, Лев Александрович! Без вас так грустно и откровенно скучно при дворе, – протянула руку Екатерина. Нарышкин поклонился и припал для поцелуя, тут же великая княжна почувствовала, как в ладонь ей вложили записку. Она сжала кулачок и замерла. Кругом фрейлины, глаза и уши настороже, и куда ж спрятать?!
Нарышкин продолжал стоять перед великой княгиней и наслаждаться ее замешательством, что рисовалось различными сменами эмоций на лице и увеличившимися большими глазами. По лицу Левочки расползалась довольная и лукавая улыбка.
«Пройдоха!» – обозвала друга Екатерина, наконец сообразив засунуть записку в рукав платья. Как только удалось, Екатерина облегченно вздохнула. Теперь предстояло быстро прочесть и опять же думать, куда спрятать!
«Вот неужели нельзя было не писать, а на словах передать?! Куда мне ее потом деть-то?»
– А почему мы все такие скучные? Дамы, дамы. Предлагаю… – Левушка, ловко соединив поклон и поворот, подбежал к фрейлинам, которые сначала сдержанно, а потом все веселее засмеялись и обратили полностью внимание на любимца. Екатерина поднялась с дивана, подошла к столику, где лежала раскрытая книга – она читала ее часа два назад. Хотела вложить и захлопнуть, чтобы унести, но записка свернута трубочкой, вот же незадача! Пришла спасительная мысль – в комнате шумно, а она уединяется в другую комнату читать, если кто сунет нос проследить, попросит не беспокоить – Ее Высочество она или нет?!
Чем больше Екатерине не терпелось прочесть письмо, тем больше препятствий возникало: сначала вошла Шувалова – теперешняя ее надсмотрщица, покрутилась вокруг, Екатерине показалось, что у нее даже нос вытянулся как у охотничьей собаки, так заинтересовало ее, чем Екатерина занята. Но письмо еще в рукаве, и великая княгиня невозмутимо перелистывала страницы книги, тихо посмеиваясь. Удалилась Шувалова, возник Шкурин, ему нужно было именно сейчас спросить, розовые туфельки или белые наденет Екатерина вечером на куртаг. А письмо царапало нежную кожу, предательски пыталось выскользнуть, а еще нетерпение прочесть нарастало в прямой прогрессии с помехами, прямо жгло, шелестело с силой дождя в грозу, просвечивало через кружевные вставки…
