Джейн Фэйзер - Клевета
— Ты в состоянии ехать сама? — спросил он минутой позже, когда все были готовы к отъезду. Голос его был так спокоен и мягок будто совершенно ничего не случилось.
Магдален задумалась. Если она скажет нет, Гай посадит ее впереди себя. Но она чувствовала, что ему этого не хочется — и знала почему.
— Да, вполне, милорд, — гордо вскинув голову, ответила она.
Ее тон был таким церемонным, что на какой-то момент Гай готов был презреть все условности, усадить ее на свою лошадь, как часто делал это в прежние времена их простых и естественных отношений — взрослого и ребенка. Но те времена давно прошли, и Магдален ныне казалась ему воплощением искушения. Он не знал, когда и как это случилось, и надо было с этим считаться.
— Поистине вы храбры, как все Плантагенеты, Магдален Ланкастерская, — холодно объявил он и помог ей сесть на лошадь.
Магдален такой комплимент не показался достаточным вознаграждением. Но дело было не в том: в те секунды, когда она пробыла в объятиях Гая, Магдален отчетливо понимала, что жаждет близости с ним. Но сейчас приходилось довольствоваться хотя бы тем, что он рядом, и она произнесла в ответ какую-то любезность.
4
Сидя за высоким столом в большом сводчатом зале Савойского дворца, Магдален тщетно высматривала Гая. Сразу по приезде он проводил свою подопечную до ее комнат и сдал на руки служанкам, посоветовав на прощание выпить для восстановления сил немного вина. Совет благоразумный, но она чувствовала себя ребенком, выставленным за дверь; казалось, никто не подумал о том, что в драме, разыгравшейся после полудня, и она принимала участие. От Эдмунда по-прежнему не было никаких сообщений, и только его оруженосец с некоторой тревогой сообщил ей, что его господин уехал без сопровождения как раз в тот момент, когда на арене объявили последнюю схватку. Магдален послала к герцогине одного из своих пажей с просьбой разрешить ей не участвовать сегодня вечером на званом обеде. В ответ пришел отказ, но не от герцогини, а от Джона Гонтского, который настаивал на ее непременном присутствии в высшем обществе. Магдален оставалось только предположить, что герцог хочет лишний раз подчеркнуть: Эдмунд находится в опале, и тем самым заставить ее в одиночестве присутствовать на вечере.
Все это никак не способствовало хорошему настроению. Магдален ничего никому не сказала о том, что случилось на дороге, хотя вполне могла воспользоваться этим предлогом, чтобы не участвовать в обеде, ведь даже герцог пошел бы в этом случае на попятную, учитывая ее состояние после пережитого. Она прикидывала и так и этак и пришла к выводу, что ее собирались похитить, чтобы потом потребовать выкуп — обычное по тем временам преступление. С тех пор как бесконечный конфликт между Англией и Францией приучил значительную часть населения обеих стран жить в состоянии войны, банды разбойников и наемников, оказывавшихся во время перемирий без дела, наводняли дороги, леса и проселки обоих королевств.
Его светлость, однако, руководствовался исключительно соображениями этикета. Гай в свою очередь не стал делать большой проблемы из отсутствия Эдмунда и поднимать тревогу, и Ланкастер сидел сейчас погруженный в задумчивость, изредка посматривая на прямую и неподвижную фигуру дочери. Стул слева от нее был пуст, и Магдален даже не пыталась завести разговор с кем-либо. Несмотря на надменную неподвижность и выражение раздраженности на лице выдававшие в ней представительницу рода Плантагенетов, внимательный наблюдатель мог бы заметить, как пробивается в ней страстность, унаследованная от матери. Одного взгляда на ее хорошенькое личико и изящные формы тела было достаточно, чтобы мужчина пришел в трепет. Тем не менее кое-что делало ее непохожей на Изольду, а именно прямота и честность; и это хоть в какой-то степени примиряло с ней Джона Гонтского.
Магдален нервничала и, сама того не замечая, крошила тонкими пальцами кусок пирога с гусятиной. На все попытки вовлечь ее в разговор она отвечала односложно и вновь погружалась в свои размышления. Для нее не было секретом, что леди из свиты герцогини недолюбливали ее. Детство, которое она провела как затворница, не считая каких-то пяти месяцев счастливого пребывания в доме де Жерве, сделало ее замкнутой и не расположенной к откровенности. Кроме того, она терпеть не могла сплетничать и перемывать кости отсутствующим — а это было главным занятием женщин двора. Наконец, и это главное, превращение никому неведомой девушки из далекого замка в дочь его светлости брата короля, так и не было до конца переварено придворными, и они так и не смогли заставить себя обращаться с ней с той же почтительностью, что и с другими детьми Ланкастера — дочерьми Элизабет и Филиппой и наследником, юным Генри Болинброком, хотя открытое пренебрежение не рисковали выказывать. История ее жизни и происхождения давала повод для самых фантастических предположений придворным его светлости.
В последнее время к этому добавилась еще одна напасть — Магдален становилась все красивее — и дамы, замечая, какие пламенные взоры бросали на дочь Изольды де Боргар их мужья, братья и сыновья, возненавидели ее. Сама же Магдален, казалось, была равнодушна к жадным взглядам, устремленным на нее, к торопливой готовности подать ей руку, когда она садилась на лошадь, поднять упавшую на пол перчатку, предложить для украшения волос «случайно» сорванный на поляне цветок. Все это вызывало бешеную ревность придворных дам, но об этой причине их неприязни Магдален не догадывалась. Как никто не догадывался, что для дочери Джона Гонтского существует только один мужчина, и этот мужчина вовсе не ее муж.
Магдален отпила еще глоток вина и пристально осмотрела зал. Камергеры распределяли вновь прибывших по столам в соответствии с их титулом, и гости пробивались к своим местам, расталкивая снующих туда-сюда слуг, разносивших блюда, полные огромных кусков дымящегося жареного мяса; это было мясо дикого вепря, оленя, зажаренные целиком лебеди. Дичь предварительно тушилась в сладковатом соусе, чтобы отбить привкус гниения — летом, да еще в такую жару продукты портились очень быстро. На столах возвышались кувшины с янтарным медом и искрящимся красным вином, привезенным из Аквитании, французской провинции, находившейся под английским сузеренитетом. И по мере того как содержимое сосудов убывало, разговоры становились все громче и свободнее, заглушая пение менестрелей, расположившихся вверху, на галерее.
От больших двустворчатых дверей послышался выкрик герольда:
— Милорд Гай де Жерве, граф Редфордский!
И в зал неторопливо вошел Гай в сопровождении оруженосца и пажа, величественный в своем черно-золотом наряде с гербом де Жерве, с золотым поясом на стройных бедрах и золотыми шпорами на высоких ботфортах. Взоры присутствующих невольно обратились на него, слуги расступались, торопливо освобождая ему дорогу. Улыбаясь и кланяясь знакомым, он взошел на помост и преклонил колено перед герцогом, принося извинения за невольное опоздание. Герцог лишь улыбнулся своему любимцу и пригласил его занять место за столом.
