Жюльетта Бенцони - Ловушка для Катрин
Когда они были уже в аббатстве, Жосс, не произнося ни единого слова, крепко сжал в объятиях жену, пожал руки другим и, круто развернувшись, пошел обратно в замок. Мари со слезами смотрела вслед мужу. Катрин поняла, что та плачет.
– Мы скоро вернемся, – прошептала Катрин.
– Я боюсь! Мне бы так хотелось остаться с ним…
Катрин толкнула ногой дверь, которая без шума открылась. Их встретили аббат и брат Анфим. Плита под лестницей была сдвинута в сторону. В монастыре было тихо и сумрачно.
Слабый свет давал лишь фонарь, который нес аббат. Он поднял его и поочередно осветил лица всех присутствующих.
– Спускайтесь, – прошептал он. – Брат Анфим пойдет впереди. Да хранит вас Бог! Чтобы добраться до Карлата, вам надо проделать восемь лье, а вам, госпожа Катрин, гораздо больше. Не будем долго прощаться, это ослабит ваше мужество. Я буду молить Господа, чтобы нам поскорее снова увидеться…
Он поднял два пальца в благословляющем жесте, длившемся до тех пор, пока последний из беглецов не скрылся во тьме подземелья. Удостоверившись, что все достигли первой площадки, он задвинул плиту и вернулся в часовню, где предался молитве о тех, кого предали земле, а также о Жерве Мальфра, повешенном вечером. Он умер так же, как жил: как трус, плача, умоляя сохранить жизнь и вырываясь так сильно, что Николя Барралю пришлось его оглушить, чтобы продеть голову в петлю.
А в это время путники продвигались по подземному пути. Через полчаса они достигли грота, в который выходил подземный ход.
Брат Анфим обратился к Катрин:
– Вы себя хорошо чувствуете? Отец аббат беспокоился по поводу вашей раны…
– Я прекрасно себя чувствую, брат мой! Я могу бороться, и я найду своего мужа.
Решительно взяв одну из палок, заранее приготовленных аббатом у выхода из подземного хода, она начала спускаться по тропинке, которая вела к руслу мощного речного потока.
Призрак Парижа
Приблизившись к высоким стенам монастыря якобинцев рядом с воротами Сен-Жак, Катрин направила лошадь к холмику, увенчанному крестом.
Откинув капюшон, она, казалось, не замечала, как дождь хлестал ее по лицу. Она смотрела на Париж…
Прошло двадцать три года с тех пор, как она покинула свой родной город. Двадцать три года и один месяц прошли с тех пор, как после мятежа кабошьенов, унесших жизнь ее отца – золотых дел мастера Гоше Легуа, молодого Мишеля де Монсальви и еще многих других людей, рухнул в крови, слезах и страданиях ее мир беззаботной буржуазки, а она бросилась навстречу своей судьбе, странной и страшной.
Молодая женщина повернулась к своему юному спутнику.
– Так вот он – столичный город королевства! Вот он, Париж, который столько лет был в руках англичан и который монсеньор коннетабль только что освободил почти без боя! – восторженно проговорил молодой человек.
Эта новость действительно настигла их, когда они подходили к Орлеану. Всадник с большой королевской конюшни громко прокричал им:
– Коннетабль Ришмон вошел в Париж! Город наш!..
Дорога была трудной и долгой… Прошло пятнадцать дней с тех пор, как Катрин и ее паж покинули Карлат на следующий же день после их прибытия в замок, на лошадях, которые им дал мессир Эмон дю Пуже, управляющий, кому госпожа де Монсальви доверила детей, Сару и Мари.
Несмотря на усталость, Катрин не захотела оставаться дольше и немедленно бросилась в погоню за Гонне д'Апшье.
Во дворе Карлата она вскочила на лошадь, которую конюх держал за повод, с пьянящим ощущением вернувшихся сил. Она больше не была владелицей замка, несущей на плечах непосильный груз ответственности. Она снова становилась женщиной дорог, женщиной, привыкшей самой распоряжаться своей жизнью. Теперь ей нужен был Гонне д'Апшье.
Тем не менее, несмотря на нетерпение, она нашла время для остановки в Орийяке, чтобы попытаться заполучить у магистратов помощь для своего города. Но поняла, что надежды нет. Весь город, епископ и члены городского совета готовились к визиту испанского капитана Родриго де Вилла-Андрадо, старого знакомого Катрин.
После того как Родриго разорил зимой Лимузен, он намеревался приступить к осаде укрепленных замков Перигора, Домма и Марейля, за которые еще крепко цеплялись англичане.
– Мы не можем дать вам ни одного лучника, ни одного мешка зерна, – ответили Катрин магистраты, – может случиться, что мы сами будем в них отчаянно нуждаться. Хорошо, если нам еще удастся удовлетворить кастильца золотом, которое мы приготовили.
Катрин поняла, что, если бы Вилла-Андрадо и не поднимался бы к стенам Орийяка, жители города не пошевелили бы пальцем для помощи Монсальви. Они сознательно выбрали нейтралитет.
Госпожа де Монсальви не стала переубеждать этих чересчур осторожных людей и снова отправилась в путь.
– Решительно, нам нечего ждать помощи отсюда, – вздохнула Катрин, обращаясь к Беранже. – Уж лучше напрямую обратиться к королю!
– И вы еще думаете, госпожа Катрин? Я полагал, что вы сразу кинетесь вслед за этим подлым псом бастардом.
– Я должна была это сделать, Беранже, так как нельзя пренебрегать самой слабой возможностью послать помощь аббату Бернару и нашим славным людям. Что же касается времени, то мы его не потеряли, поскольку следуем по той же дороге, что и Гонне д'Апшье.
Действительно, след бастарда трудно было потерять, этот след был кровавым. Убитый скот, туши, оставленные разлагаться на обочине дороги, полуобгоревшие трупы, висевшие над пепелищем, – всем этим был отмечен путь двадцатилетнего злодея.
Добрые люди, которых расспрашивала Катрин, подтверждали, что это был именно Гонне. Эти люди без особой боязни приближались к красивому всаднику со светлыми волосами, одетому в черное и сопровождаемому подростком, который говорил таким нежным голосом. Пастухи в горах и крестьяне в долинах, казалось, сохранили в своих расширенных от ужаса зрачках устрашающий образ бастарда, этого убийцы со светлыми волосами и прозрачным взглядом, у которого на ленчике седла висел топор лесоруба и чья-нибудь отрезанная голова, обновляемая им время от времени. Его сопровождали шесть головорезов.
Горе одинокой ферме, путнику, девушкам, возвращающимся из близлежащего монастыря или от колодца: Гонне и его люди были безжалостны.
Однако они не торопились, и, когда из вечернего тумана на широком, позолоченном небе Лиманя внезапно показались стены Клермона, Катрин узнала, что ее разделяют с врагом всего два дня пути. Она бросилась по его следу с удвоенным пылом. К несчастью, удача, которая до сих пор ей неустанно сопутствовала, казалось, отвернулась. Они уже видели вдали колокольню Сен-Пурсена, когда буквально наткнулись на военный лагерь, где на ветру развевались эмблемы, самые неожиданные и самые нежелательные: красное знамя с поперечными полосами и полумесяцами, знаками того самого Вилла-Андрадо, который, по мнению глав Орийяка, вот-вот должен был обрушиться на их город.
