Катарина Фукс - Падение и величие прекрасной Эмбер. Книга 1
Я была благодарна ей за взятый ею в обращении со мной тон. Конечно, она отличалась удивительным тактом. Именно такая супруга нужна была Брюсу. Сознавая, что несмотря ни на что, она унизила во мне женское начало, Коринна стремилась загладить это унижение, с почтением подчеркивая свое уважение и преклонение перед моим герцогским титулом.
Но, впрочем, что такое был этот титул, пожалованный мне не за какие-то мои заслуги, не за ум или талант, но за то, что я была любовницей его величества. Хотя, с другой стороны, когда и где ум и талант справедливо вознаграждались?
Мои апартаменты в доме родителей Коринны состояли из трех комнат: спальни, кабинета и туалетной-гардеробной. В спальне царили серебро, шелк и зеленый бархат. Кабинет украшали статуэтки из слоновой кости, показавшиеся мне необычными. В Лондоне, на бульваре Чейндж, можно было купить много таких, вернее, подобных вещиц китайской и японской работы, их доставляли голландские корабли. Но эти статуэтки не походили на китайские и японские. Я решила при случае расспросить, что это.
В шкафу я нашла мои платья. Когда только их успели развесить? Да, здешние слуги были проворны. Я заметила толстый витой шнур звонка и позвонила. Вошла негритянка. Она была одета не так, как ее единоплеменницы в порту, но в обычный костюм порядочной английской служанки. Ее черные курчавые волосы прикрывал чепец, на ней было закрытое платье и фартук. Она улыбнулась мне. Я снова подивилась зубам негров. У моего лондонского Тенси были такие же яркие белые зубы. В порту множество этих белоснежных улыбок на черных лицах усиливало ощущение странной праздничности, карнавальности.
Я забеспокоилась – знает ли эта девушка английский. Если нет, то как же я буду объясняться с ней. Кроме своего родного английского, я владела модным при дворе французским.
Но негритянка рассеяла мои сомнения.
– Что угодно приказать госпоже? – обратилась она ко мне на хорошем английском языке, правда, с каким-то странным гортанным произношением.
Я решила, что не стоит сейчас звать Нэн. Нэн, конечно, тоже устала, пусть отдохнет. У нее и без того будет достаточно хлопот, ведь я доверяла ей самое дорогое, что имела – моих детей. Поэтому я предпочла воспользоваться услугами моей новой чернокожей горничной.
Надо сказать, я не пожалела об этом. Негритянка оказалась великолепно выученной. Движения ее были легки; чувствовалось, что она опытна в искусстве ухода за знатными дамами. Разумеется, это была заслуга матери Коринны.
Девушка переодела меня в просторный легкий пеньюар, распустила прическу и заплела волосы в косы. Затем я отослала ее. Поклонившись, она вышла из комнаты, и тут я вспомнила, что забыла спросить, как ее имя. Я было хотела вернуть ее, но потом подумала, что спрошу после.
Самым лучшим, конечно, было бы прилечь и отдохнуть. Мне все еще казалось странным, что пол не покачивается под ногами в такт мерному ходу корабля.
Я на суше.
Откинув покрывало, я села на постели, сплетая пальцы рук.
Удивительно, я все еще чувствовала себя униженной, брошенной женщиной, одинокой и несчастной. А ведь я герцогиня, придворная дама из ближайшего окружения английской королевы. И именно в этом своем качестве я буду представлена родителям Коринны. Об унижении надо забыть. Начинается новая полоса моей жизни. Что сулит она мне?
Подумав о своем женском унижении, я вспомнила королеву Катарину. Португальская принцесса, по расчету выданная замуж за короля Англии, одинокая в чужой стране, сирота, несчастная женщина, не могущая родить ребенка; вынужденная терпеть постоянные любовные связи Карла II. Чего стойла одна лишь Барбара Пальмер, графиня Каслмейн! Наглая рыжеволосая шлюха! А знать, что твоей соперницей является Нелл Гвин, актриса, девчонка с лондонского дна. Я представила себе хрупкую фигурку, печальные карие глаза, черные волосы бедной королевы. Теперь я так хорошо понимала ее и горячо сочувствовала. Конечно, и я причинила ей немало горя. Но, по крайней мере, я не вела себя нагло и не держалась вызывающе, как Барбара.
Усталость брала свое. Меня начало клонить ко сну.
Едва коснувшись головой подушки, я закрыла глаза и словно бы провалилась в бездонные темные пространства сна.
Глава двадцать седьмая
Я проснулась спокойной и уверенной в себе. Звонком вызвала свою новую служанку. Негритянка тотчас явилась. Да, мать Коринны умела обращаться с горничными!
– Как тебя зовут? – спросила я.
– Мое имя Сесилья, ваша светлость, – она присела передо мной в почтительном поклоне.
– Это ведь испанское имя?
– Да, ваша светлость, я получила его в этом доме от моей госпожи.
Я приказала причесать себя и выбрала платье из темно-зеленой тяжелой с блестками парчи. Такой наряд должен был говорить о спокойном достоинстве и богатстве.
Пока служанка занималась мною, я с любопытством расспрашивала ее.
– А прежде ты звалась иначе?
– Да, ваша светлость.
– Как же?
– Не помню, ваша светлость. Я была совсем маленькая.
– У тебя есть родные?
– Никого, ваша светлость.
– Ты хорошо говоришь по-английски. Где ты выучилась?
– Здесь, в доме, меня выучили по указанию дона Хуана.
– Кто это?
– Отец сеньоры Коринны.
– С матерью сеньоры ты также говоришь по-английски? – я вспомнила, что мать Коринны – испанка.
– Нет, с доньей Инес я говорю по-испански.
– Ты знаешь еще какие-то языки? – Девушка казалась мне смышленой.
– Я говорю еще и по-французски, ваша светлость. И умею читать по-испански. В мои обязанности входит читать донье Инес перед сном.
– У испанцев есть интересные книги?
– О, да, ваша светлость. Прекрасные пьесы Лопе де Вега и Кальдерона, и замечательные стихи. И есть прекрасный старый писатель Сервантес, он написал чудесные повести и большой роман о похождениях дон Кихота, прозванного Рыцарем Печального образа.
Она уже заканчивала мой туалет.
– Что ж, – сказала я, – мне бы хотелось выучиться по-испански. Вечером, когда придешь раздевать меня перед сном, захвати какую-нибудь пьесу. Мы, англичане, любим театр.
– О, госпожа, я принесу вам трагедию Кальдерона «Жизнь есть сон», в ней говорится о московитском принце, о его печальной судьбе.
Я кивнула в знак согласия. О Московии я знала, что это далекая северная страна, где живет народ, который называется русы. Помнится, однажды при дворе я видела московитского посла, шедшего на аудиенцию к его величеству. Он не походил ни на одного из виденных мною послов европейских государств. На нем был длинный алый с золотыми шнурами кафтан и круглая шапочка, отороченная дорогим мехом. Длинные висячие усы и темная борода затеняли черты его лица. По странной случайности я даже запомнила его имя – Григориус. Еще все мы в Лондоне знали, что из Московии привозят удивительные меха соболей и черно-бурых лисиц.
