Элоиза Джеймс - Когда герцог вернется
Годфри потянулся к боковому столу, на котором стояло вино, но Исидора грозно на него посмотрела, и он опустил руку. Мальчик взял в руку вилку, но спустя мгновение Симеон подлил вина им троим.
— Я был бы очень тебе признателен, если бы ты объяснила мне, как вы с тетей дошли до того, чтобы играть на ярмарках, учитывая твое происхождение, не говоря уже о нашем браке, — произнес Симеон, в голосе которого послышались ледяные нотки. Ясное дело, она виновата в том, что в двенадцать лет не захотела отправиться в женский монастырь и дожидаться там его возвращения.
— Многие говорили, что моя тетушка — одна из величайших скрипачек, когда-либо живших на земле, — сказала Исидора.
Годфри доел курицу, вид у него был немного сонный.
— Тогда, наверное, она играет лучше мистера Макгерди, — пробормотал он. — Хотя он мог играть на скрипке и одновременно на тамбурине. Правой ногой, — добавил он.
— Моя тетя играла только на скрипке.
Симеон снова опустил свою вилку.
— В последние две недели меня не оставляет чувство, что я живу в двух мирах, и эта история служит тому подтверждением, — промолвил он. — Не хочешь ли ты сказать, что на твою тетю был большой спрос и что вы не играли на ярмарках?
— Нет, не играли, — ответила Исидора. — У нее был длительный договор с французским двором, согласно которому она выступала там в пасхальную пору. Знаешь ли, королева Мария Антуанетта очень любит музыку. Моя тетушка выступала перед ней соло в Версале. А иногда она пряталась в большом лабиринте, и дамы искали ее до тех пор, пока не находили по звукам музыки.
— Хотел бы я это увидеть, — сказал Годфри.
— А я хотел бы играть на каком-нибудь музыкальном инструменте, — заявил Симеон. — Как-то раз я был на индийском базаре. Один старый бродячий музыкант так проникновенно играл там на каком-то инструменте, напоминающем скрипку, что я расплакался.
— Расплакался? — переспросил Годфри, голос которого перешел чуть ли не на крик. — Ты плакал там, где тебя мог увидеть кто угодно?
Симеон улыбнулся брату.
— Нет ничего постыдного в мужских слезах, — сказал он.
«И в том, чтобы до тридцати лет оставаться девственником», — мрачно подумала Исидора.
— А мне кажется, это позор, — заявил Годфри. — Кстати, брат, я хотел бы сказать, что мне стыдно за то, что ты сидишь за столом без галстука. И без жилета. Ее светлость… — Он запнулся на полуслове, но потом произнес: — Ее светлость — герцогиня, знаешь ли. Ты не проявляешь к ней должного уважения. Или ты ее не уважаешь. — У него был немного сконфуженный, но упрямый вид.
Симеон посмотрел на Исидору, словно спрашивая, как быть дальше.
— Ты согласна с моим братом, что размер галстука или его наличие может каким-то образом выражать уважение к женщине? — спросил он.
— Сначала — да, — с улыбкой ответила она. — Ну а потом, конечно же, должно появиться уважение к точке зрения женщины.
Исидора была вынуждена признаться: Симеон, бесспорно, умен. Он сразу понял, о чем она толкует.
— Дело не в том, что я не уважаю точку зрения своей жены…
— Она — твоя жена! — перебил его Годфри.
— Да, но когда дело касается каких-то непредвиденных случаев, ответственность должен взять на себя один человек.
— Непредвиденных случаев?.. — эхом отозвалась Исидора. На ее лице появилась изрядная доля презрения. — О каких это непредвиденных случаях ты говоришь?
— Да о каких угодно, — пожал плечами Симеон. Он поднес к губам бокал, и поверх него заблестели его темные мрачные глаза. — Я побывал во многих серьезных переделках, Исидора, и не понаслышке знаю, что опасность может подстерегать нас где угодно.
— Ну например?
— А на тебя когда-нибудь нападал лев? — спросил Годфри. Язык у него начал немного заплетаться. Он явно очень хотел спать, и, похоже, его подташнивало.
— В последнее время — нет, — ответил Симеон.
— Годфри, ты не хочешь посидеть на моем стуле? — предложила Исидора.
Мальчик устремил на нее недоуменный взгляд, но тут Симеон строго сказал:
— Годфри! — Голос герцога звучал спокойно, но его авторитет у брата был непререкаем.
Спотыкаясь, Годфри перебрался на ее стул, и его глаза немедленно закрылись.
— Это и есть твой пример? — спросила Исидора.
— Полагаю, такой пример вполне возможен.
— Да, но этой ситуации можно было избежать, если бы ты был внимательнее, — заметила она. — Третий бокал вина был для него лишним.
— Это дело мужской чести. Думаю, это первый обед, на котором Годфри смог выпить столько вина. Поверь мне, лучше, что это случилось с ним сегодня, дома, во всяком случае, он получил урок. Куда хуже, если бы он перебрал спиртного на людях.
— Я не согласна с тобой в том, что в каждом браке кто-то должен быть главным, — промолвила Исидора.
— Но бытует мнение, что мужчина должен быть лидером, — сказал Симеон. — Я видел всего лишь несколько семейных пар, в которых дело обстояло наоборот. Один из двух супругов должен взять на себя эту роль.
Заснувший на стуле Годфри тяжело дышал. Уж лучше она займется обольщением, когда в углу комнаты не будет подвыпившего тринадцатилетнего подростка.
Однако Симеон, видимо, был полон решимости подождать с интимной близостью до первой брачной ночи и мог просто уйти от нее.
Она должна что-то предпринять.
Исидора наклонилась к Симеону, чтобы он оценил тяжесть ее груди.
— Ты не скажешь лакею, который стоит за дверью, что Годфри заснул? — спросила она. — Может, Хонейдью проводит его в дом и уложит в постель?
— И герцогиня обо всем узнает, — проворчал Симеон.
Он говорил с ней таким тоном, будто она была его дальней знакомой, которая предложила ему конфету-тянучку. Исидора уже слышала у него такой голос. Он становился еще более спокойным и отдаленным.
Исидора выпрямилась, решив, что ее бюст свое дело сделал.
— Пожалуйста, — добавила она.
Симеон встал, отворил дверь и быстро сказал что-то лакею. Через мгновение Годфри, покачиваясь, вышел из комнаты. Лицо у него было зеленоватым.
— Думаю, его вырвет в кустах, — сказал Симеон.
Маленький дом наконец стал для них убежищем на двоих — уютным, романтичным. А потом дверь распахнулась, и Хонейдью внес блюдо с грушами, сваренными в портвейне. Но он тут же ушел, оставив им полные бокалы игристого вина.
Исидора много лет флиртовала. Опустив глаза, она бросила на Симеона многозначительный взгляд из-под полуопущенных ресниц. Но он увлекся разрезанием груши и не заметил этого. Исидора подождала, однако внимание Симеона настолько поглотила груша, словно он разделывал фазана. Замечательно. Исидора занялась своей грушей, отчаянно пытаясь придумать тему для разговора, которая помогла бы ей соблазнить его. Но ничего не приходило на ум, а потому Исидора заговорила о том, что вообще не имело никакого отношения к обольщению:
