Индиго - Беверли Дженкинс
— Просто уходи, Гален, пожалуйста…
Он приложил ее ладонь цвета индиго к своей щеке, затем прижал ее к губам, желая, чтобы у них было больше времени, желая, чтобы он мог остаться. Его темные глаза были мрачными, когда он прошептал:
— Я обещал, что больше никогда не огорчу тебя. Я солгал…
Он притянул ее к себе и поцеловал — сладкое, трогательное прощание. Срывающимся от волнения голосом он поклялся:
— Это всего лишь на время. Я скоро вернусь.
Он отстранился, чтобы заглянуть ей в лицо.
— Когда я вернусь, ты должна будешь притвориться, что мы никогда не встречались. Ты сможешь это сделать?
Эстер понятия не имела, почему он обратился к ней с такой просьбой, но кивнула.
Гален также хотел попросить ее не выходить замуж за Фостера до его возвращения, но знал, что не имеет на это права, по крайней мере, пока. Вместо этого он попросил:
— Пообещай мне, что не будешь делать куличики из грязи с кем-нибудь еще, пока меня не будет.
Эстер не смогла сдержать слезливую улыбку.
— Я обещаю.
— По крайней мере, я заставил тебя улыбнуться, — задумчиво ответил он, нежно проводя пальцем по ее полным губам. — Это уже что-то.
Из-за двери раздался рев Рэймонда:
— Нам пора идти, Галено!
Гален сердито крикнул в ответ.
— Я иду, не снимай свои чертовы штаны!
Рэймонд прокричал в ответ по-французски:
— Я беспокоюсь о твоих штанах!
Гален прошептал тихое, но отчетливое ругательство. Время вышло.
— Я должен идти.
Он протянул руку и провел пальцем по ее нежной щеке.
— Достаточно ешь, пока меня не будет.
Она кивнула.
— Счастливого пути, Гален.
Гален медленно направился к двери. Он бросил последний взгляд на нее, на ее прекрасные глаза, которые смотрели прямо на него, и заставил себя уйти.
Оставшись одна, Эстер сначала слышала какое-то движение в доме, а потом наступила тишина. Она вскочила с постели и сбежала вниз по лестнице, надеясь, что они уезжают на карете, а не через туннель, потому что ей хотелось взглянуть на них в последний раз. Она выбежала на улицу и заняла позицию как раз вовремя, чтобы увидеть, как большая черная карета с бешеной скоростью отъезжает от дома, направляясь на восток. По бокам кареты ехало пятеро всадников, одетых в черное. Когда карета и всадники растворились в ночи, Эстер прошептала:
— Прощай, Гален…, - потому что на самом деле это было все же прощание. Она сомневалась, что когда-нибудь увидит его снова.
Она постояла на улице еще несколько мгновений, затем, чувствуя ветер на своем залитом слезами лице, вернулась в безмолвный дом.
Глава 8
Когда октябрь пошел на убыль, и ноябрьские ветры сменились декабрьским снегом и холодом, Эстер все ещё ничего не слышала от Галена. Хотя тайна, окружавшая призрачного предателя, оставалась неразгаданной, она сомневалась, что когда-нибудь увидит его снова. В конце концов, он был Черным Дэниелом. Было лучше для дела аболиционистов, когда он разъезжал по стране и боролся с рабством, а не находился здесь, в Уиттакере. На прошедшем на прошлой неделе заседании Комитета бдительности его члены решили, что разоблачение предателя вполне возможно без посторонней помощи, и Эстер была уверена, что Гален пришел к такому же выводу. Как она заявила в ночь его отъезда, это было прощание. Она убедила себя, что никогда больше не увидит его, и что это к лучшему.
Она стояла и смотрела из окна своей спальни на снег, покрывающий поля белым бархатным одеялом. Страстные воспоминания о Галене преследовали ее во сне в течение нескольких недель после его отъезда. Он приходил к ней каждую ночь, его голос шептал: «Индиго…», его ласкающие руки были такими же сильными, какими они были в реальности.
К счастью, время шло. К пятнадцатому дню нового 1859 года ее бородатый ночной любовник стал навещать ее реже — и это тоже было к лучшему. Заклинание Галена пробудило к жизни неизвестную ей сторону ее натуры, и у Эстер не было ни малейшего желания когда-либо снова освобождать эту женщину. У настоящей Эстер не было времени на куличики из грязи и мужчин, которые шептали о страсти в душных, полутемных кухнях. Вспоминая ту ночь, она была потрясена тем, каким бесстыдным, распутным созданием она стала в объятиях Галена, особенно в свете клятвы, которую она дала Фостеру. В качестве наказания она писала своему жениху каждый вечер перед сном.
В то утро Эстер планировала отправиться в город, чтобы посмотреть, не прибыл ли чек от ее английского издателя, но за ночь выпало шесть дюймов свежего снега. Снегопад с сопровождающими его порывами ветра и заносами свел на нет все ее мысли о том, чтобы выйти из дома. Вместо этого она налила себе чашку чая и устроилась поудобнее, чтобы просмотреть газеты, которые взяла у Би в церкви в прошлое воскресенье. Проблема рабства превратила страну в пороховую бочку. Конгресс был в смятении, пропасть между севером и югом казалась непреодолимой, и появились рабовладельцы, стремящиеся отменить запрет на ввоз новых африканских рабов. Запрет, введенный в США в 1807 году, был оспорен, поскольку за последнее десятилетие цены на рабов резко возросли. В некоторых районах юга цены выросли еще на семьдесят процентов по сравнению с предыдущими годами. Как сторонники, так и противники рабства знали, что незаконная торговля ввезенными рабами продолжалась в небольших масштабах, несмотря на закон, и один из самых громких случаев произошел только в прошлом году. Южный синдикат, возглавляемый очень богатым Чарльзом А. Л. Ламарром, заключил контракт на перевозку пятисот африканцев и их доставили в Джорджию на борту быстроходной шхуны «Странник». Четыреста африканцев, переживших переезд через Средиземное море, были проданы с большой выгодой. Правительство США предъявило обвинения Ламарру и некоторым членам команды, но все обвинения были сняты. Аболиционисты Севера были в ярости от вердикта жюри, но южане сочли позицию Севера лицемерной. Одна южная газета задала вопрос: «В чем разница между янки, нарушающим закон о беглых рабах на Севере, и южанином, нарушающим закон против африканской работорговли на Юге?»
Север понимал разницу, и именно поэтому возобновившийся призыв отменить запрет так встревожил северных аболиционистов. В прошлые годы рабовладельцы, оспаривавшие запрет, делали это под лозунгом экономики, но теперь Юг рассматривал запрет не только как угрозу своему экономическому выживанию, но и как угрозу своей чести и образу жизни.
Они поклялись расширить свои сельскохозяйственные империи за пределы границ США, тем самым поставив себя и своих рабов вне досягаемости американского законодательства. Эта идея возникла еще в 1848 году,
