Пьер Лоти - Исландский рыбак
Они видели друг друга как сквозь белую марлю, и казалось, от этого меняются даже их голоса, становятся приглушенными и далекими.
Между тем Янн не мог отвести глаз от одного из рыбаков, маленького, уже пожилого человечка, которого, в этом он был уверен, он никогда раньше не видел; тот, однако, тотчас же поприветствовал его словами: «Здравствуй, мой Большой Янн!», будто близкого знакомого. У незнакомца было раздражающее своей некрасивостью, какое-то обезьянье лицо и искрящиеся лукавством пронзительные глаза.
– Мне, — снова заговорил капитан Ларвоэр, — сообщили о гибели внука старой Ивонны Моан, из Плубазланека. Он, вы знаете, служил на флоте, в Китае. Вот жаль парня-то!
Услыхав это, моряки с «Марии» повернулись к Янну, чтобы проверить, знает ли он о несчастье.
– Да, — тихо проговорил Янн с видом безразличным и высокомерным, — отец написал мне об этом в последнем письме.
Им было любопытно, как он переживает смерть друга, они смотрели на него, и его это раздражало.
Моряки наспех обменивались фразами, посылая их сквозь бледный туман, пока бежали минуты их странного свидания.
– Еще жена пишет, — продолжал Ларвоэр, — что дочка месье Мевеля перебралась жить в Плубазланек, чтобы ухаживать за старой Моан, своей двоюродной бабкой. Она пошла работать поденно у людей, чтобы зарабатывать на жизнь. Я всегда считал, что она славная девушка, и мужественная, несмотря на свои финтифлюшки и вид этакой барышни.
И вновь все посмотрели на Янна; это ему уже совсем не понравилось, и его покрытые золотистым загаром щеки зарделись.
На том и закончилась встреча с «Королевой Бертой», моряков с которой больше никто никогда не видел. Спустя мгновение корабль уже чуть отдалился, лица стали стираться, и вдруг оказалось, что рыбакам с «Марии» уже нечего отталкивать: все их весла, шесты, реи немного подвигались в пустоте, ища, во что бы упереться, и одним концом плюхнулись в воду, точно огромные мертвые руки. «Королева Берта», снова погрузившись в густой туман, исчезла внезапно и вся сразу, как исчезает рисунок на витраже, когда погасишь лампу. На «Марии» попытались окликнуть «Берту», но ответом были лишь разноголосые насмешливые вопли, перешедшие в какой-то стон, заставивший моряков с «Марии» удивленно переглянуться…
«Королева Берта» так и не вернулась домой, а поскольку в одном из фьордов был найден обломок — венец кормы с куском киля, — ни у кого не вызывавший сомнений, то корабль перестали ждать. В октябре месяце имена всех моряков написали на траурных досках в церкви.
Надобно заметить, что с момента последнего появления «Королевы Берты», моряки с «Марии» хорошо помнили эту дату, до времени возвращения кораблей домой в исландских водах ни разу не случилось ненастья, опасного для судов, меж тем как тремя неделями раньше, напротив, буря, налетевшая с запада, погубила два корабля и множество моряков. Сравнивались все эти обстоятельства, вспоминалась улыбка Ларвоэра, строились разные догадки. Янну ночами несколько раз привиделся моряк с обезьяньим лицом, и кое-кто на «Марии» задавался вопросом, уж не с покойниками ли они беседовали в то утро.
Лето шло на убыль, и в конце августа с первыми утренними туманами исландские рыбаки вернулись домой.
Уже три месяца два одиноких человека жили вместе в Плубазланеке, в крытой соломой хижине Моанов. Го заняла место дочери в этом убогом гнезде погибших моряков. Она отправила туда все, что осталось у нее после продажи отцовского дома: красивую кровать, сделанную по городской моде, да красивые разноцветные юбки. Она сама сшила себе скромное черное платье и носила, как и старая Ивонна, траурный чепец из плотного муслина, украшенный одними лишь складками.
Целыми днями девушка шила в городе у богатых людей и домой возвращалась поздним вечером. Ни один воздыхатель не ждал ее на дороге; она оставалась немного гордячкой, к ней все еще относились как к барышне; здороваясь с Го, парни, как и прежде, прикладывали руку к шапке.
В красивые летние сумерки она возвращалась из Пемполя дорогой, что идет между скал, вдыхая свежий морской воздух, снимающий усталость. Работа швеи еще не успела согнуть ее, как других, вечно склоненных над шитьем, и, глядя вдаль, она распрямляла свой гибкий красивый стан. Где-то там, в открытом море, был ее Янн…
Эта же дорога вела к его дому. Пройдя еще немного по более каменистой, продуваемой ветром местности, можно очутиться в деревушке Порс-Эвен, где маленькие деревья, покрытые серым мхом, растут меж камней, сгибаясь в направлении порывистых западных ветров. Конечно, она никогда туда не свернет, в этот Порс-Эвен, хотя до него меньше лье.[47] Однажды она уже была там. Янн должен часто ходить этой дорогой, и с порога своего дома она сможет наблюдать, как он уходит и возвращается по голой песчаной равнине между низким утесником. И потому она любила Плубазланек, была почти счастлива, что судьба забросила ее сюда; ни к какому иному уголку Бретани она не смогла бы привыкнуть.
В конце августа природу словно одолевала истома, добравшаяся сюда с юга. Вечера становились светлыми, отблески большого солнца, светившего, по обыкновению, где-то в других краях, достигали и бретонских берегов. Воздух часто бывал прозрачен и спокоен, в небе — ни единого облачка.
В вечерний час, когда Го возвращалась домой, все вокруг уже сливалось, образовывая силуэты. Тут и там пучки утесника на холмиках меж камней топорщились, словно взъерошенные хохолки. Купы кривых деревьев в ложбине выглядели мрачной грудой, где-то вдалеке домики с соломенными крышами вырисовывались над песчаной равниной, словно маленькие зубчики. Высившиеся на перекрестках старые распятия походили на настоящих мучеников, простерших на крестах свои черные руки, а вдалеке ясно виднелся светлый Ла-Манш — огромное желтое зеркало на фоне неба, уже угрюмого на горизонте. В этих краях даже спокойствие, даже хорошая погода были отмечены грустью; несмотря ни на что, в воздухе веяло тревогой, она исходила от моря, которому было доверено столько жизней и чья вечная угроза всего лишь на время заснула.
Го, предающейся в дороге размышлениям, никогда не казался долгим путь домой. Она полной грудью вдыхала вольный воздух — соленый запах берегов, мягкий аромат цветов, растущих на скалах среди скудных колючек. Если б не бабушка Ивонна, ждавшая ее дома, она бы охотно задержалась на этих поросших утесником тропинках, как та прелестная барышня, что любит помечтать, прогуливаясь летним вечером в парке.
По дороге в ее памяти всплывали картины раннего детства, но как потускнели они теперь, отодвинулись куда-то, уменьшились в сравнении с ее любовью! Невзирая ни на что, ей хотелось считать Янна — ускользающего, пренебрежительного, дикого, который никогда не будет принадлежать ей, но которому она в мыслях упрямо будет хранить верность — своим женихом. Сейчас ей отрадно было знать, что он в Исландии: там, по крайней мере, море надежно стережет его, и он не может отдать себя никакой другой женщине…
