Дениз Робинс - Обреченная невеста
Глава третья
В своей мастерской наверху Певерил Марш постоянно думал о юной невесте, которую вот-вот привезут в ее новый дом. Все, что было в нем романтического, было устремлено к той минуте, когда это произойдет. В последнее время он пребывал в подавленном состоянии, терзаясь вопросом: когда же наконец у него будет достаточно денег, чтобы самому распоряжаться своей судьбой и увидеть мир. Несмотря на те блага, которые он имел в Кедлингтоне, по большому счету ему здесь не нравилось. Но сегодня уныние сменилось радостным ожиданием.
Эта башня была его единственным пристанищем. В круглом помещении все еще слегка пахло плесенью. Потертые стены, сплошь покрытые рисунками и набросками, кровать на козлах, стол, пара стульев с высокими спинками да мольберт. Здесь было восемь узких окон, которые Певерил оставил незанавешенными. Ему нравилось смотреть в окно и любоваться пейзажем, будь то при свете дня или в сумерках, в дождь или в снег. Для него были захватывающим зрелищем бег облаков и разверзшиеся небеса, обрушивающие вниз потоки воды. Он любил ранним утром ловить взором первую золотую полоску, прорезающую ночную мглу и предвещающую рассвет. В летнюю пору наслаждался видом звезд на небе, поражаясь бесконечности и величию созвездий. Он был счастлив и в то же время несчастен, не осознавая, что скрывается за его странной, неспокойной натурой.
И вот теперь, разглядывая залитую солнцем долину, он вдруг заметил темный силуэт, двигавшийся вверх по склону холма по направлению к Уайтлифу. Тишину нарушил явственный стук лошадиных копыт, сопровождаемый щелканьем хлыста. Лицо Певерила загорелось возбуждением. Наконец-то! Это наверняка карета барона.
Певерил бросился вниз по лестнице. Промчавшись по переходу, соединявшему башню с основным зданием, и вбежав в большой зал, он столкнулся с миссис Динглфут. Она отпрянула.
– Куда тебя черти несут!
– Прошу прощения, сударыня. Я видел карету его светлости на склоне холма.
Миссис Динглфут из огромного кармана достала носовой платок и громко высморкалась. Ее маленькие глазки, хитрые, как у слона, прищурившись, посмотрели на юношу.
– Держи себя в руках, мой милый. Твои эмоции не дают права сбивать с ног беззащитную даму.
Она повернулась и пошла прочь, а к Певерилу украдкой приблизился молодой лакей в щеголеватой форменной зеленой ливрее. Натягивая белые перчатки на свои потные руки, он сделал малоуважительный жест в сторону удаляющейся управляющей.
– Беззащитная дама, как же! Это таких, как мы, бедных людишек, надо защищать от нее! – проворчал он.
Певерил отреагировал со своей обычной любезностью и в то же время с достоинством, которое свидетельствовало о его хороших манерах:
– На вашем месте, Джукс, я бы поспешил туда, где вам надлежит быть. Я иду за фиалками для молодой хозяйки.
Своей легкой быстрой поступью он побежал в оранжерею, где садовник вручил ему громадную корзину с еще влажными от росы фиалками. Поднявшись в покои, Певерил стал бросать ярко-фиолетовые цветы на белые ковры и на кружевную пену поверх постели, пока вся комната не приобрела необычный вид и аромат. Удовлетворенный результатом, он снова помчался вниз и присоединился к остальным, выстроившимся вдоль стен зала. Здесь были все – до последнего кухонного мальчишки. Поскольку погода выдалась теплая и тихая, парадные двери распахнули настежь. Снаружи, на освещенном солнцем пространстве вдоль портика, расположились те, кто обслуживал объекты вне дома: сад, конюшню и прочее.
Среди всей этой массы людей заметно выделялась изысканно одетая фигура валлийца: в своем лучшем темно-сером сюртуке, панталонах и высоких сапогах. Занимая почетную позицию впереди, он должен был первым встретить хозяина и его молодую супругу. Айвор вполне благодушно кивнул Певерилу, также облаченному в лучшее, что у него имелось: неброский темно-бежевый костюм, который дополняли белая с оборками рубашка с высоким воротником и галстук. Открытое тонкое лицо художника выглядело бледным и осунувшимся, под глазами виднелись тени. Работал он подолгу и допоздна, иногда при слабом свете. Глядя на него, можно было догадаться, что юноша уделял много времени философским размышлениям. Его мозг был навеки во власти горестных мыслей об утрате любимой сестры и его разбитой семейной жизни. Ему было свойственно чувство постоянной неудовлетворенности своей работой, и никто на свете не знал, как мучает его страх, что он никогда не достигнет истинного искусства.
Между тем из-за поворота подъездной аллеи показалась четверка серых лошадей. Грациозно вышагивая, они как нельзя более торжественно доставили карету к парадным дверям Кедлингтонского особняка. Из толпы встречающих раздались приветственные возгласы.
С передней лошади соскочил форейтор и открыл дверцу. Из кареты показалась высокая, горделивая фигура барона. На его лице не было выражения удовольствия или признательности в ответ на приветствия, более того, в золотом свете сентябрьского дня оно выглядело заметно пожелтевшим и угрюмым.
Накануне в Фалмере он пораньше отправил спать свою молодую жену, а сам до поздней ночи играл в кости с хозяином дома и несколькими приглашенными джентльменами. Он много выпил, и теперь язык плохо его слушался, а желудок не был готов к домашнему застолью. Однако новое качество женатого человека обязывало его изображать степенного семьянина, иначе все двери в округе будут закрыты перед ним и его супругой. Вечером, когда Арабелла влюбленно прошептала ему на ухо: «Твоя избранница – попросту дитя, ваша светлость. Поверь мне, тебе скоро наскучит», он согласился с ней.
Теперь, когда он получил Флер, ему уже наскучило, и прежде всего потому, что она не проявляла ответных чувств. Ни один завоеванный Чевиотом трофей не обладал столь же притягательной силой, как тот, который еще предстояло добыть. Однако он знал, что ответить Арабелле. Когда ее муж удалился, он завладел ее губами.
– Сударыня, я женился с единственной целью иметь наследника, – прошептал он многозначительно.
Ему и в самом деле казалось, что вскоре это станет единственным основанием для его интереса к семейной жизни. Постоянные слезы Флер, похоже, были способны унести с собой его чувство к ней. Но, как бы там ни было, он в строгом соответствии с правилами хорошего тона вынес ее из кареты и на руках внес в дом. Переступив через порог, он поставил на пол эти маленькие ножки в белых лайковых ботинках с перламутровыми пуговицами. В тот же момент в зале загремела овация, раздались крики:
– Добро пожаловать!
– Благослови, Господь, молодых!
– Благослови вас Бог, ваша светлость… и вас, миледи!
