Кэтрин Коултер - Наследство Валентины
И с этими словами он ушел. Джеймс долго смотрел ему вслед, чувствуя, как в душе борются угрызения совести и гнев. В случившемся нет его вины. Будь прокляты Гленда и ее гнусная мамаша! А также эта выскочка Джесси. Если бы она не вмешивалась... Говоря по правде, не сиди она на дереве, он сейчас бы лежал в гробу.
Гленда, не постучав, вошла в комнату Джесси. Сначала она не увидела сестру. Она редко заходила в эту спальню, а точнее, не была здесь уже года три-четыре, с тех пор как поняла, что Джесси не такая, как все. И поскольку Гленда слыла хорошо воспитанной леди, значит, она просто не могла позволить себе обращать внимание на эту странную особу, которая по чистой случайности произошла от тех же родителей, что она сама.
Комната оказалась небольшой, немного меньше спальни Гленды. Но в ней было то, что Гленде не нравилось, – несколько окон в ряд, выходивших на запад. Солнечный свет струился сквозь стекла, такой яркий, что глазам было больно. И ни одной занавеси. Какой ужас! Знает ли мать, что Джессика их сняла?
Здесь стояли всего лишь кровать, большой шкаф и крохотный письменный стол. Туалетного столика не было. Гленда вспомнила, что на внутренней дверце шкафа висело узкое длинное зеркало.
– Что тебе нужно, Гленда?
– А, Джесси, вот ты где! Я и не заметила тебя у окна. Солнце слишком яркое. Я хотела с тобой поговорить.
– Да?
Джесси не дала себе труда пошевелиться. Она слишком устала после пяти заездов, в которых скакала сегодня, синяки и царапины нестерпимо болели, а порез на горле пульсировал, наливаясь жаром. Она сама перевязала его и намотала поверх яркий шарф.
– Мама просила передать, чтобы ты не ходила завтра с нами в церковь. Особенно после того, что случилось сегодня. Она считает, что тебе не стоит некоторое время показываться на людях. Говорит, что если мужчины пытаются использовать тебя, женщины просто разорвут на части.
– Разорвут?
– Да. Мама говорит, что женщины набрасываются на своих же сестер с куда большей злобой и азартом, чем целая армия мужчин. И что тебя они не пощадят.
– Мать тебя не посылала, Гленда. Она, конечно, не хочет, чтобы я пошла с вами завтра, но предпочтет сама сказать мне об этом. Ну а теперь объясни, чего же все-таки ты хочешь.
– Я хочу, чтобы ты уехала в Нью-Йорк, к тете Дороти. Если ты попросишь папу, он отправит тебя туда как можно скорее.
Тетя Дороти, младшая сестра отца, была так же великодушна и добра, как бешеная собака, и куда благочестивее фанатика-реформатора. Вдова священника с огромным состоянием, она терроризировала трех сестер Уорфилд едва ли не с самого рождения. Джесси однажды подслушала, как отец говорил матери, будто ничуть не сомневается, что его зять разбогател на краже денег из церковной кружки после каждой воскресной службы.
– Я скорее умру, чем поеду к тете Дороти. Ты отлично знаешь, что она собой представляет, Гленда.
– Да, но есть ли у тебя выход? Стоит тебе выйти из дома, и мужчины посчитают, что могут делать с тобой все, что угодно. Они верят, что ты потаскуха и что Джеймс уже спал с тобой. Дамы тебя не пощадят. Папа сказал, что не позволит тебе больше участвовать в скачках. Твоя репутация погибла, Джесси. Есть только один выход – ты должна уехать.
– Если я уеду, ты и мама попытаетесь обманом заставить Джеймса жениться.
– Это не твое дело. О, я поняла! Ты была в саду, потому что подслушала нас. Хотела помешать мне получить Джеймса! Но я его получу во что бы то ни стало.
– Он не стоит тебя, Гленда.
– Если он действительно благородный и порядочный человек, значит, когда-нибудь будет достоин меня, и постарается заслужить мою руку. Но Джеймс должен знать, что женитьба на мне принесет большое приданое. Конюшни Уорфилдов.
– А как насчет меня? Разве здесь нет моей доли?
Гленда, улыбнувшись, подплыла к стулу у письменного столика и уселась.
– Но отец, несомненно, что-нибудь для тебя сделает. Все эти годы ты была прекрасным жокеем и выиграла много призов. Он о тебе позаботится.
Видя, что Джесси ничего не отвечает, Гленда добавила:
– Я дам тебе достаточно денег, чтобы добраться до Нью-Йорка. Это все, что у меня есть, но я охотно отдам тебе триста долларов.
– Немалая сумма, – обронила Джесси.
Она сама отложила почти тысячу долларов, начиная еще с той поры, когда зрители бросали малышке мелкие монетки.
– Да, но думаю, что тебе они пригодятся. Я без сожалений расстаюсь со своими сбережениями, так что не тревожься. Возьми деньги, Джесси. Уверена, что у тебя все будет хорошо. Я даже написала тете Дороти и сообщила о твоем приезде. Естественно, я писала от имени мамы. Увидишь, Джесси, все к лучшему.
– Триста долларов.
– Да, и два платья.
– Два твоих лучших наряда или обноски трехлетии давности?
– Ну... ладно! Одно из моих лучших платьев и три немного похуже.
– – И новый плащ лимонного цвета, подбитый бархатом.
– Но это грабеж!
– Как хочешь, Гленда.
– Но ты поклянешься, что уедешь?
Джесси выглянула в окно, на розарий, гордость матери и доказательство ее способности отыскать лучшего садовника в округе. Скоро воздух наполнится нежным ароматом. Только ее уже здесь не будет, она так и не полюбуется изумительными белыми цветами, которые садовник вывел в прошлом году. Но какое ей теперь дело до проклятых роз?
– Клянусь, – выговорила она.
Джеймс отправился в церковь. Он всегда ходил в церковь – матери доставляло удовольствие, когда сын ее сопровождал. Кроме того, он очень любил Уинси Иеллота, священника. Уинси свято верил, что французы – народ неисправимый и все как один безбожники. Он доказывал это цитатами из Вольтера, бесконечно остроумного человека и, кроме того, закоренелого атеиста. Джеймс обычно безнадежно проигрывал в споре, потому что безудержно хохотал над чудовищным произношением Уинси, до неузнаваемости коверкавшим Вольтера.
Утро выдалось сумеречным. Джеймс помог матери выйти из кареты и, как только оказался в церкви, понял, что ищет глазами Уорфилдов. Они сидели на своих обычных местах, в пятом ряду.
– Не слишком близко, – заметил как-то Оливер – чтобы помешать человеку хорошенько вздремнуть, но достаточно далеко, чтобы Уинси не привязывался лично ко мне.
Но Джесси почему-то с ними не было. Джеймс, нахмурившись, разглядывал прихожан. Ему очень хотелось выбросить из головы назойливые тревожные мысли, но ничего не получалось. Джесси нет в церкви, потому что ее мать знала – остальные будут избегать девушку, как прокаженную. Поэтому ее оставили дома.
В нем нарастала неудержимая ярость. Все улыбались ему, заговаривали, справлялись о здоровье, лошадях и Марафоне. Джесси же пришлось бы выносить всю тяжесть позора.
