Мэри Бэлоу - Искусная в любви
Целуя ее в очередной раз, Фердинанд открыл свой рот навстречу ее и нежно касался языком ее открытых губ и мягкого влажного языка за ними. Его обуял сладкий первобытный голод. Сладкий, потому что, защищенный своей врожденной порядочностью, он знал, что не доведет до того, чтобы лишить ее невинности. Первобытный – потому что он хотел, жаждал этого. В нем проснулась страсть, он почувствовал, как затвердела его плоть.
Фердинанд ощущал неодолимую потребность слиться с ней и доставить ей наслаждение, а себе – облегчение, но он хотел не просто животного удовлетворения, он хотел… Ах, он просто стремился к ней.
– Сладкая, – пробормотал он, отстраняя рот от ее губ, осыпая поцелуями ее закрытые глаза, виски, щеки. Фердинанд зубами взял ее за мочку уха, лаская ее языком и пряча лицо в теплую мягкую впадинку между ее щекой и плечом.
Он еще крепче обнял ее, поднимая вверх, пока она не встала на цыпочки.
– Да, – прошептала она низким бархатным голосом.
Ее щека терлась о его волосы, которые она перебирала пальцами, – ты мой сладкий.
Они прижимались друг к другу, казалось, бесконечно долго. Он ослабил объятия, как только она положила руки ему на плечи и отодвинула его не резко, но решительно.
– Отправляйтесь в постель, лорд Фердинанд, – сказала Виола прежде, чем он смог заговорить. – Один. – Она не рассердилась, и в ее голосе слышалось что-то, что говорило о ее желании, похожем на его.
– У меня и в мыслях не было соблазнить вас, ваша девичья честь в полной безопасности, но для нас обоих лучше не встречаться подобным образом снова. Я всего лишь мужчина, и этим все сказано.
Виола взяла свою свечу.
– Утром эти черепки выметут, – сказала она, – не обращайте на них внимания.
Не оглядываясь на него, она направилась к своей комнате, ее косы плавно покачивались на спине, и выглядела она чрезвычайно соблазнительной.
Фердинанд потерял веру в чистоту, невинность, верность и даже любовь еще подростком. Он никогда не влюблялся, и его отношения с женщинами ограничивались легким флиртом. По его убеждению, женщины были созданы, чтобы ублажать мужчин и рожать детей. Он не хотел иметь детей. «Однако в мире все-таки есть такие качества, как доброта, невинность и целостность», – подумал Фердинанд, когда дверь ее спальни закрылась за ней и коридор вновь погрузился в темноту.
Возможно, на свете есть даже любовь.
И верность.
«И возможно, я просто устал, – подумал он, нащупывая и поднимая свою одежду при слабом свете луны, – позади был долгий и очень тяжелый день. Есть только один путь остаться вдвоем в, „Сосновом бору“», – продолжал размышлять он, входя в комнату и закрывая за собой дверь.
Но сегодня он не будет думать об этом, и завтра тоже, если достаточно мудр.
Фердинанд был убежденным холостяком.
«Ты мой сладкий», – прошептала она голосом, хриплым от страсти, ее щека была прижата к его голове.
Да, действительно сладкая!
Фердинанд стремительно направился в гардеробную.
* * *На следующий день отсутствие лорда Фердинанда Дадли в «Сосновом бору» Виола встретила с облегчением и одновременно в смущении. Всю долгую и почти бессонную ночь она думала лишь о том, сможет ли она смотреть на него, когда они встретятся за завтраком. С другой стороны, его отсутствие можно было объяснить тем, что он уехал с мистером Пакстоном осмотреть принадлежащее теперь ему хозяйство. Казалось, его интересовало, как управляли имением, во всяком случае, на данный момент. Если это действительно так, то Виола восприняла бы его отсутствие как грубое нарушение своих прав. Только благодаря ее самоотверженному труду «Сосновый бор» превратился в процветающее хозяйство. Не обошлось, правда, и без помощи и советов мистера Пакстона. Виола любила заниматься делами.
На сегодня она не намечала никаких крупных дел. Настроение у нее было подавленное, под стать ему была и погода. За окнами моросил дождь, и тяжелое серое небо не пропускало света в столовую.
Вся беда состояла в том, что Виола не знала, за какое из двух зол она должна была больше винить себя. Она сдалась противнику, позволив ему обнять и поцеловать себя.
И отчасти – нет, больше чем отчасти – это случилось потому, что он был неотразим в одной рубашке и вечерних бриджах, облегавших его длинные мускулистые ноги, и потому, что она чувствовала себя невыносимо одинокой, нелюбимой и никому не нужной. Разве могла она простить себе, что воспылала страстью к такому человеку? И все же Виола предпочитала обвинять именно себя в необузданном вожделении, а не его.
Потому что, хотя она и была охвачена страстью, когда Фердинанд заключил ее в объятия, она лишь наполовину потеряла голову. Другая же ее половина бесстрастно наблюдала, как она изгибалась, прижималась грудью к его мощной груди, бедрами к его бедрам, как ощущала низом живота его затвердевшую плоть. Она знала, какое производит на него впечатление, знала свою власть над ним. Виола могла без усилий завлечь его в постель. Но хотя страстная сторона в ней жаждала именно этого – лежать распростертой под ним, наслаждаясь его чистой страстью, – расчетливая женщина в ней взвешивала возможность заманить его на совершенно другой путь – путь любви и даже брака.
Виола искренне стыдилась своих мыслей.
– Да, – сказала она, когда к ней подошел дворецкий, – можете все убрать, мистер Джарви. Сегодня я что-то не голодна.
Как ей могла прийти в голову мысль попытаться влюбить его в себя? Он ей не нравился, она даже презирала его. Кроме того, это было невозможно. Виола могла пробудить в нем чувство любви, но не выходить за него замуж.
Однако не этот прагматичный расчет вызвал в ней чувство отвращения, а моральный подтекст – попытка заманить мужчину в брачную ловушку.
Она взяла со стола гусиное перо, попробовала его заточенный конец и обмакнула в чернильницу. «Остерегайся высокого темноволосого красивого незнакомца. Он может погубить тебя, если только ты прежде не завладеешь его сердцем». Почему эти слова цыганки-прорицательницы пришли ей на ум именно, в этот момент?
Она никогда так не поступит, решила Виола. Она ничего не сделает нарочно, чтобы пробудить его восхищение или страсть. Но что, если ей ничего и не надо делать? Что, если его явное тяготение к ней выльется во что-то более глубокое? Что, если…
«Нет, даже тогда нет», – подумала она, начиная письмо.
«Мои дорогие мама. Клер и Мария», – размашисто написала она вверху чистого листа бумаги, пытаясь сосредоточиться на письме.
Он не был пьян, вспомнила Виола, написав первые несколько слов. Правда, она уловила запах эля, когда он поцеловал ее, но он не был пьян. И уверил ее, что не намерен соблазнять, что с ним она в безопасности. Хуже всего то, что Виола ему поверила.., и продолжала верить. Нет, она не будет больше отвлекаться, решила Виола, упрямо продолжая письмо. И не позволит себе влюбиться.
