Анна Рэндол - Грехи девственницы

Он выдохнул сквозь стиснутые зубы. Пора с этим покончить. Гейбриел опустил полотенце в горячую воду и хорошенько отжал его.

— Мне очень жаль, что так вышло.

Мадлен закрыла глаза.

— Мне тоже.

Гейбриел постарался как можно тщательнее очистить рану от крови, а потом взял с прикроватного столика хрустальный графин и вылил на рану немного бренди.

Сдавленный крик Мадлен эхом отозвался в сердце Гейбриела, и он с трудом выдохнул. Теперь ему пришлось тщательно следить за тем, чтобы бушевавшая в груди ярость не повлияла на работу его рук, промывающих рану. Но с губ Мадлен сорвался стон.

Гейбриел быстро вытер остатки крови и прополоскал полотенце, отчего вода в фарфоровом тазу стала бурой. Огнестрельная рана в ноге научила его тому, что действовать нужно как можно быстрее. Он налил в бокал бренди.

— Вот, выпейте. Это поможет унять боль.

Мадлен покачала головой:

— Меня вырвет.

— Мадлен…

— Я вытерплю.

И все же, когда Гейбриел начал вдевать нить в иголку, его руки дрожали столь сильно, что ему пришлось остановиться, чтобы унять дрожь и успокоиться. Наверное, ему тоже стоило выпить немного.

Когда он склонился над Мадлен, она невольно дернулась от его прикосновения.

— Я солгала. Мне нужно как-то отвлечься. Поговорите со мной, Гейбриел. Пожалуйста.

Мадлен искренне надеялась, что выглядит лучше Гейбриела. Возможно, все же стоило позволить ему позвать доктора.

Но тогда ей пришлось бы отвечать на многочисленные вопросы. А чувство вины слишком ценно, чтобы растрачивать его по пустякам.

— О чем вы хотите поговорить? — спросил Гейбриел.

— Откуда вы? — Начинать с самого простого. Это было первым правилом ведения допроса. Пусть думает, что это просто пустая болтовня. Просто удивительно, сколько всего могут наговорить мужчины, прежде чем поймут, что увязли слишком глубоко.

— Из Лондона.

Мадлен поморщилась, когда игла вонзилась в ее плоть, и мышцы на подбородке Гейбриела заметно напряглись.

— Из Чипсайда, — добавил Гейбриел, вытягивая нить. — Моя мать дает уроки хороших манер дочерям богатых торговцев.

Мадлен сосредоточилась на движении губ Гейбриела, чтобы хоть как-то отвлечься от прорезающей ее плоть нитки.

— Она и вас обучила манерам?

Складки на лбу Гейбриела немного разгладились.

— Обучала. Только вот я не усваивал уроков.

— Ей нравится… — Мадлен прикрыла глаза, когда на ее рану лег очередной стежок, — …эта работа?

— Наверное. А что ей еще остается? У нее слишком благородное происхождение, чтобы заниматься торговлей. И все же у нее нет связей, которые могли бы помочь.

Мадлен представляла, как это трудно. Должно быть, мысль о том, что ее соблазнили, а потом бросили за ненадобностью, съедала мать Гейбриела изнутри. И каково это, растить детей мужчины, который ее предал?

Мадлен не собиралась иметь детей. Да и какой ребенок захочет иметь такую мать, как она?

— А ваш отец? — спросила она.

— К счастью, он исчез еще до моего рождения.

Два новых стежка лишили Мадлен способности говорить. А возглас смущения был искренним.

— Он умер?

Гейбриел заработал быстрее, а его голос зазвучал хрипло:

— Он не был… женат на моей матери. Соблазнил ее, а потом отказался поступить, как подобает джентльмену.

Для изысканно изъясняющегося человека Гейбриел как-то очень неловко подбирал слова. Очевидно, он нечасто рассказывал историю своей жизни кому бы то ни было. Мадлен давно уже поняла, что если человек рассказывает о чем-то не в первый раз, слова срываются с его губ легко и непринужденно, так как ему не нужно их подыскивать. Чем эмоциональнее рассказ, тем лучше запоминаются однажды составленные фразы. Как у того лейтенанта из Коруны, которому оторвало ногу пушечным ядром. Он весьма цветисто описывал Мадлен грохот орудия, когда посчитал ее проституткой из таверны. Точно такие же слова слышала она и потом, когда он умолял о пощаде, прежде чем быть повешенным за торговлю секретами.

Мадлен с такой силой вцепилась в простыни, что их складки отпечатались у нее на ладонях.

— Кто был ваш отец?

Гейбриел стер с живота Мадлен теплую струйку крови.

— Брат работодателя моей матери.

Мадлен хотелось продолжения рассказа, поэтому она застонала.

— Он был помолвлен с другой женщиной. — Гейбриел окинул взглядом лицо Мадлен. — Кажется, я еще никому не рассказывал об этом.

Неожиданное ощущение сдавило грудь Мадлен. Гейбриел ничего не стал бы ей рассказывать, если бы она не начала им манипулировать. Боль в животе была гораздо предпочтительнее чувства вины, поэтому она сосредоточилась на ней. Впрочем, она ведь не просила, чтобы ее ударили ножом. А муки, которые Гейбриел испытывал от вынужденной роли доктора, были настоящими.

— Не волнуйтесь, никто не узнает вашу тайну. У вас есть… — Мадлен хотела расспросить Гейбриела о братьях и сестрах, но слова застряли у нее в горле. Дьявол! Ей не были чужды угрызения совести, просто раньше ей удавалось не замечать их. По какой-то непонятной причине она не могла заставить себя расспросить Гейбриела о сестре. Во всяком случае, не сейчас, не в такой обстановке. Мадлен вдруг стало стыдно.

«Но почему?» — вопрошал холодный голос ее рассудка. Будучи шпионкой, она совершала гораздо более дурные поступки. Она выведывала у мужчин самые сокровенные их мысли и тайны. И Гейбриел ничем от них не отличался. Он скрывал от нее информацию. Это было недопустимо и, возможно, угрожало ее жизни. Кто знает?

Несвоевременная пауза в разговоре лишила Мадлен возможности отвлечься, и когда игла в очередной раз вонзилась в тело, по ее щекам заструились горячие слезы. Мадлен крепко закрыла глаза в надежде, что слишком занятый раной Гейбриел не заметит ее унижения.

Мягкая теплая ткань коснулась ее щеки, вытирая насухо.

— Я почти закончил.

Мадлен отвернулась в попытке избежать прикосновения к своему лицу. Она не нуждалась в том, чтобы кто-то вытирал ей слезы. Йен и Клейтон никогда не пытались этого делать. Они отдавали ей еду, когда сами страдали от голода. Однажды Клейтон ждал ее на месте встречи, чтобы предупредить о провале, позволив французам схватить и пытать себя в течение двух дней, пока Мадлен не нашла способ освободить его.

Но ее друзья никогда не вытирали ей слез.

Хотя после года службы в разведке она не так уж часто плакала.

— Я рассказал вам один из моих секретов, а вы расскажите мне свой, — произнес Гейбриел, отирая слезы с другой щеки Мадлен.

Ей нужно было сделать что-то, чтобы прогнать ощущения, вызванные единственным легким прикосновением, но, запутавшись в паутине собственных интриг, Мадлен спросила: