Элизабет Вернер - Фея Альп
– И вы с ним из-за этого поссорились?
– В сущности, нет, я только разбил ему нос, – хладнокровно ответил Гронау. – До ссоры дело не дошло, потому что он сию же минуту очутился на полу. Понятно, он вскочил и в ярости побежал к капитану требовать удовлетворения, и капитан явился ко мне с выговором, но получил в ответ несколько немецких грубостей; под конец вмешался господин Вальтенберг и заплатил этому человеку за разбитый нос, а ко мне все на пароходе почувствовали необычайное почтение.
– Да, мне стоило труда замять эту историю, – сказал Вальтенберг, услышавший последние слова. – Если бы американец не удовлетворился деньгами, то за нарушение порядка на судне пришлось бы серьезно поплатиться. Вы вели себя как рассерженный боевой петух, Гронау, а между тем дело выеденного яйца не стоило. Кому какое дело до чужих мнений? Этот человек отстаивал свою точку зрения, как вы свою, и имел на это полное право.
– Кажется, вы действительно выше «национальных предрассудков», господин Вальтенберг, – сказал Вольфганг с иронией.
– По крайней мере, я считаю честью для себя быть по возможности свободным от них, – прозвучал вполне определенный ответ.
– Есть обстоятельства, когда человек не может и не должен быть от них свободен. Возможно, вы и правы, но я в данном случае на стороне господина Гронау и поступил бы точно так же.
– В самом деле? Удивительно, я менее всего ожидал бы этого от вас. По-моему, вы вряд ли способны позволить себе увлечься. Весь ваш облик дышит такой уверенностью и спокойствием, таким полнейшим самообладанием, что я убежден – вы при любых обстоятельствах хорошо знаете, что делаете. Мы, идеалисты, к сожалению, не таковы, нам следовало бы поучиться у вас.
Слова Вальтенберга звучали вежливо, даже любезно, но Вольфганг почувствовал скрытую в них шпильку и, смерив противника взглядом с головы до ног, произнес:
– Вот как! Вы считаете себя идеалистом?
– Разумеется. Или, может быть, вы причисляете себя к идеалистам?
– Нет, – холодно сказал Вольфганг. – Но я причисляю себя к людям, которые не сносят оскорблений, и в случае надобности докажу это.
Он поднял голову так вызывающе, что Вальтенберг понял необходимость пойти на попятную. Но вся его душа восставала против того, чтобы уступить «карьеристу», и, может быть, разговор принял бы весьма серьезный оборот, если бы не вмешался Герсдорф. Не подозревая, что тут происходит, он совершенно непринужденно обратился к Вольфгангу:
– Я только что узнал, что вы завтра уезжаете. Могу я просить вас передать от меня поклон моему кузену Рейнсфельду?
– С удовольствием. Можно сообщить ему также о вашей помолвке?
– Пожалуйста. Я напишу ему подробно и, возможно, заеду с женой во время свадебного путешествия…
Вальтенберг отошел. Он вовремя вспомнил, что как хозяин дома не должен вызывать ссору со своим гостем, и потому разговор прервался для него чрезвычайно кстати. Но Гронау остался и слышал слова Герсдорфа.
– Виноват, господа! – вмешался он. – Вы упомянули сейчас имя, знакомое мне с детства. Вы говорите об инженере Бенно Рейнсфельде из Эльсгейма?
– Нет, о его сыне, – сказал Герсдорф, немного удивленный, – о молодом враче, товарище господина Эльмгорста.
– А отец?..
– Давно умер, больше двадцати лет назад.
Коричневое лицо Гронау как-то странно передернулось, и он быстро провел рукой по глазам.
– Да, конечно, я и сам мог бы это сообразить. Когда спрашиваешь о ком-нибудь после двадцати пяти лет отсутствия, то должен ожидать, что смерть уже похозяйничала в рядах старых друзей и товарищей. Так Бенно Рейнсфельд умер! Он был лучшим из всех нас и самым даровитым. Но богатства он, верно, не нажил при всем своем таланте изобретателя?
– Разве у него был такой талант? – спросил Герсдорф. – Я никогда не слышал об этом. Во всяком случае, он не достиг известности, потому что умер простым инженером. Его сын пробился в люди исключительно собственными силами, но стал дельным врачом, спросите господина Эльмгорста.
– Даже превосходным врачом, – подтвердил Вольфганг. – Только он слишком скромен, не умеет обратить внимания на себя и свою деятельность.
– Это у него от отца, – сказал Гронау. – Тот всегда оставался на заднем плане и позволял эксплуатировать себя всякому, кому не лень. Царствие ему небесное! Это был самый лучший, верный товарищ, какого только посылала мне судьба…
Тем временем Вальтенберг стоял с Эрной в другом конце зала. Показывая ей редкие кораллы, он спросил:
– Так вам интересно? Я был бы очень счастлив, если бы мои «сокровища», как вы их называете, возбудили нечто большее, чем мимолетный интерес. Может быть, они до известной степени оправдают меня в ваших строгих глазах, в которых я до сих пор читаю упрек. Признайтесь, вы не можете простить всесветному бродяге того, что он стал чужим своей родине?
– Но, по крайней мере, я нашла ему теперь извинение, – ответила Эрна с улыбкой. – В этом сказочном мире, который окружает нас здесь, в самом деле, есть что-то чарующее: невозможно не поддаться его обаянию.
– А между тем это только немые, мертвые свидетели жизни, которая кипит там, вдали, во всей своей никогда не иссякающей полноте. Если бы вы увидели все это живым и на своем месте, то поняли бы, почему я не могу долго выдержать под здешним холодным северным небом, почему меня неудержимо тянет назад, в страны, где светло и тепло. Вы и сами не уехали бы оттуда.
– Может быть. Но может быть и так, что в ваших солнечных странах мною овладела бы тоска по моим холодным родным горам. Однако не будем спорить, решить этот вопрос можно было бы, только попробовав, а я едва ли когда-нибудь попробую. Мы, женщины, не пользуемся безграничной свободой, не можем разъезжать по свету одни, ни о чем не заботясь, как вы.
– Одни! – повторил Эрнст, понижая голос. – Вы могли бы вверить свою охрану человеку, который показал бы вам этот мир и для которого было бы счастьем ввести вас в царство света и тепла. Может быть, вы вступите в него когда-нибудь об руку… с мужем.
Последнее слово было произнесено так тихо, что Эрна одна могла слышать его. Пораженная, она вопросительно взглянула на собеседника и встретилась с устремленным на нее жгучим, страстным взглядом. Она побледнела и невольно отшатнулась.
– Это в высшей степени неправдоподобно, – проговорила она, – для такой жизни надо иметь природные задатки, а я…
– У вас есть задатки! – перебил Вальтенберг почти бурно. – У вас одной из сотен женщин! Я убежден в этом!
– Неужели вы такой знаток людей? – сдержанно спросила Эрна. – Мы видимся сегодня только второй раз, при таких условиях судить о чужом характере довольно смело.
