Линда Ховард - Огненное прикосновение
Но сегодня ему надо сделать запас дров, большой запас, и еще поставить несколько ловушек, чтобы обеспечить себя пищей. Рейф мог бы поохотиться с ружьем, но выстрелы привлекли бы внимание, а он не хотел, чтобы кто-либо знал, что здесь, наверху, есть люди. Надо также придумать что-то с лошадьми. Они не могут целыми днями стоять в этом тесном стойле, где нет места для движения. Придется стреножить их и отпустить на пастбище, пока он соорудит здесь загон. Рейфу не нравилось так далеко находиться от коней – что если им вдруг понадобится быстро убираться? – но лошадям нужно пастись, а у него остался только сегодняшний день и, возможно, часть завтрашнего, чтобы подготовиться. Он решил не рассказывать Энни о своих предположениях относительно снегопада, потому что мысль о возможности быть занесенной снегом в хижине наедине с ним могла вызвать у нее панику.
Терзаемый волчьим голодом, Рейф едва мог дождаться, когда будут готовы бекон и лепешки. Энни снова наполнила чашку, которую он поставил между ними, чтобы они могли пить по очереди. Во время трапезы они оба молчали. Рейф ел с жадностью, смакуя каждый кусочек горячей лепешки со сладким медом.
После завтрака он стянул рубашку, чтобы она могла осмотреть раны, и воспользовался представившейся возможностью, чтобы осторожно почесать зудящую кожу вокруг швов. Энни шлепнула его по руке.
– Прекрати. Ты вызовешь раздражение.
– Это будет справедливо. Они сами адски раздражают меня.
– Благодаря им раны быстрее заживают, поэтому не жалуйся. – Раны затянулись, покраснение вокруг было небольшим. Она считала, что сможет снять швы через день-другой, а не через неделю или десять дней, которые обычно требовались.
Смочив кожу вокруг швов яблочным сидром, снимающим зуд, и наложив на раны тампон, Энни забинтовала.
Рейф стоял с поднятыми руками и, нахмурясь, смотрел на свой бок.
– Зачем ты сегодня сделала повязку такой толстой? – Она аккуратно завязала ткань.
– Чтобы защитить раны.
– От чего? – Он снова надел рубашку через голову и
– заправил ее в брюки.
– В основном от тебя, – ответила она, наводя порядок
– в своей медицинской сумке.
Что-то проворчав, Рейф стал надевать куртку, потом взял маленький топорик.
Энни взглянула на острое лезвие.
– Тебе не нужно рубить дрова – вокруг на земле еще полно хвороста.
– Это не для дров. Я собираюсь расширить загон для лошадей. – Он надел через голову чехол для ружья и вложил в него винтовку, так что она легла ему на спину. – Надевай пальто. Сегодня холоднее, оно тебе понадобится.
Энни молча подчинилась. Проще было делать то, что он ей говорит, даже если она не видела никакой необходимости проделывать такую работу с загоном раз они собираются пробыть здесь еще всего пару дней. Она пыталась убедить себя, что Рейф скоро отвезет ее в Серебряную Гору, если будет поправляться так же быстро. Еще только несколько дней – искушение исчезнет и она окажется дома, целая и невредимая, сохранившая невинность. Она, конечно, сможет устоять в оставшееся время: в конце концов, Пенелопа оберегала свою непорочность от посягательств пылких ухажеров Целых двадцать лет, ожидая возвращения Одиссея.
Они отвели коней на полянку, где Рейф, соорудив путы, отпустил их пастись. На обратном пути к хижине они набрали Дров и сложили их прямо у входа.
Затем Энни помогала ему сделать несколько простых силков, и эта работа увлекла ее. Из бечевки и гибких палочек, срезанных топором, Рейф ухитрился изготовить несколько ловушек разных видов. Под его присмотром последнюю она сделала самостоятельно. Он был терпелив, но настаивал, чтобы Энни переделывала силок до тех пор, пока не получилось так как надо. Когда она закончила, щеки ее горели и от работы, и от холода.
Энни наблюдала, как легко его длинные мускулистые ноги преодолевают крутые подъемы на обратном пути к хижине, и думала о том, что для нее становится привычным вот так идти позади него, а вокруг нет ничего, кроме бесконечных гор и тишины. Они настолько изолированы от мира, будто остались последними людьми на земле, последними мужчиной и женщиной. Ее сердце сжалось при этой мысли, и Энни поспешно прогнала ее, потому что, если она позволит подумать о себе как о его женщине, она погибла. Он почувствует это так же, как, по-видимому, угадывал все, – повернется к ней и посмотрит на нее своими светлыми, пронзительными глазами. Он все увидит на ее лице и возьмет ее, возможно, прямо тут же, на холодной лесной земле.
Чтобы подавить колебания, Энни заставила себя размышлять о разнообразных преступлениях, которые Рейф, вероятно, совершил. Она почувствовала легкий приступ отчаяния, когда поняла, что ей совсем не трудно думать о нем как о преступнике: он был жестким и холодным, бесчувственным, и, хотя он обращался с ней лучше, чем она ожидала и опасалась, она не могла обманывать себя насчет его сущности. Даже сейчас Рейф оставался настороженным как дикое животное, он все время вертел головой, замечая каждую мелочь и выискивая причину малейшего звука.
– Что ты сделал? – спросила Энни не в силах сдержаться, хотя и понимала, что эта правда может стать для нее постоянным источником беспокойства.
– Когда? – пробормотал он, останавливаясь и наблюдая за взлетевшей птицей. Через секунду он успокоился и снова двинулся в путь.
– Почему тебя ищут?
Он взглянул на нее через плечо, холодный гнев зажегся в его глазах.
– Какая разница?
– Ты кого-нибудь ограбил? – настаивала она.
– Я бы украл, если бы пришлось, но меня ищут не поэтому.
Голос его звучал равнодушно и небрежно. Энни содрогнулась, протянула руку и схватила его затянутую в перчатку ладонь.
– Тогда почему?
Рейф остановился и посмотрел на нее сверху вниз. Безрадостная улыбка искривила его рот.
– Убийство, – ответил он.
У нее пересохло в горле, и она отпустила его руку. О, она с самого начала это знала, знала о его способности к насилию, но когда услышала, как он небрежно произносит это, как будто показывает ей интересную птичку, сердце ее почти перестало биться. Энни глотнула и заставила себя спросить:
– Ты его совершил?
Казалось, вопрос удивил его. Его брови слегка приподнялись.
– Не то, в котором меня обвиняют. – Нет, он не убивал беднягу Тенча, но он убил многих других, которые пришли тогда за ним, поэтому считал, что это не имеет значения.
Его подбор слов не остался незамеченным..Энни повернулась и прошла мимо него, а он пошел следом.
Она шагала, почти ничего не видя. Она – врач, а не судья. Ей не полагалось задавать вопросы «зачем» и «почему», когда человек болен или ранен, ей не полагалось определять их человеческую ценность перед тем, как позволить им воспользоваться ее умением и познаниями. Ей просто полагалось лечить как можно лучше. Но сейчас ей впервые причлось столкнуться с тем фактом, что она спасла жизнь убийцы, и ее разум корчился в болезненных судорогах. Сколько еще людей погибнет из-за того, что этот человек остался жить? Возможно, он все равно выжил и без ее помощи, но этого она никогда не узнает.
