Елена Арсеньева - Обручение на чертовом мосту
– А, явилась, – тихо, безжизненно проговорила она, уставив на Ирену свои огромные, сплошь залитые чернотой глаза. – Ну, полюбуйся, иди сюда.
И она принялась снова снимать платок, хотя Ирене уже не надо было видеть это лицо, чтобы понять наконец, что же именно кричали люди, бегущие под окном.
Они кричали: «Игнатий утопился!»
Все вокруг словно бы пеплом подернулось – серое какое-то сделалось. Серым было и лицо Емели, который оказался рядом и заглянул Ирене в глаза, протягивая маленькую книжечку в черном клеенчатом переплете. Ирена какое-то мгновение глядела, не понимая, потом узнала ее. Эту книжечку всю дорогу в омнибусе не выпускал из рук Игнатий. Ирена думала: может быть, молитвослов, – и сейчас взяла ее, в безумной надежде обрести в слове Божием… нет, не утешение, а хотя бы некую путеводную нить во внезапно обрушившейся на нее страшной тоске. Книжечка была защелкнута на маленький металлический крючочек. Застежка оказалась такой плотной, что страницы почти совершенно не тронуло водой, лишь по краям.
«Василек – верность, искренность; ландыш – первый вздох любви, счастье в деревне; белая роза – невинность, сухая белая роза – лучше умереть, чем потерять невинность; мак – воспоминания, мечты; репейник – между нами все кончено».
Ирена тупо разглядывала ровные строчки, написанные аккуратным почерком Игнатия. Да что это такое? Перелистнула несколько страничек:
«Гость-мужчина не должен садиться на диван подле хозяйки дома. Ему следует выбрать место слева от нее или от высших по положению лиц на стуле или в кресле. При появлении нового гостя полагается уступить ему место, но не уходить сразу, а выждать некоторое время».
Ирена с изумлением читала дальше.
«Для визитов идеальным считается время между завтраком и обедом. Если вы прибыли с визитом, однако хозяев не оказалось дома, следует передать им вашу карточку, при этом обозначив цель визита, для чего загнуть один из углов карточки, в которых отпечатаны буквы, имеющие следующее значение:
p.p. – poureprésenter – представиться;
p.f. – pourefеéliciter – пожелатьсчастья, поздравить;
p.r. – poureremercier – поблагодарить;
p.c. – pourecondoléance – выразитьсаболезнование».
Так и было написано: саболезнование. Вообще Ирена заметила, что если французское правописание было безупречным, то русские слова пестрели множеством ошибок.
Она слабо усмехнулась, но тотчас смешок сменился всхлипыванием, а книжечка выпала из рук.
О Господи! Так вот что самозабвенно затверживал Игнатий, вот что выучивал назубок! Простейшие правила этикета… такие же порыжевшие от частого употребления, как сукно его единственного сюртука, теперь пропитанное водою и густо-черное, настоящий «вороний глаз». Ох, Игнатий… несчастный, так и не нашедший себе места «слева от высших по положению лиц»! Не привели его эти правила ни к счастью, ни к богатству, ни даже к любви. Вот стоит та, которая совершила ради него великое безумство, но обернулось оно простой девичьей глупостью, и почему-то нет сейчас в ее сердце ни горя особенного, ни отчаяния, ни даже печали – только жалость, щемящая жалость к прекрасным черным глазам, навсегда закрывшимся.
Ландыш – счастье в деревне, мак – воспоминания, мечты, репейник – между нами все кончено…
Все кончено! Она закрыла лицо руками, ужасаясь, что глаза сухи, что не может выронить ни слезинки. Как пристально смотрит на нее Степанида, с какой ненавистью! Может быть, думает, что Ирена как-нибудь подтолкнула сына совершить страшный грех? Но ведь вчера ничто не обличало в нем отчаяния. Нет, глупости: он был именно в отчаянии, в бешенстве. Как он орал на Ирену, как бросался на нее! Если бы не Емеля… Она покосилась на Софокла, который и сейчас стоял рядом, и он, точно прочтя ее мысли, пробормотал:
– Ты на него сердца-то не держи. Он вчера не в себе был… нарочно все это!
Ирену поразила глубина проницательности Софокла. Значит, Игнатий не просто в одну минуту свел все счеты с жизнью-обманщицей, а достаточно хладнокровно обдумал свое намерение и осуществил его с твердостью, достойной лучшего дела. Он решил умереть во что бы то ни стало: не от пули, так утонуть. Он не оставил себе ни малейшей надежды на счастливый исход, но напоследок решил сделать все, что мог, для той, которая по его вине изломала всю свою жизнь. Он вернул ей свободу – и решил освободить ей душу. Вот о чем пытается сказать Емеля, вот что открылось ему, может быть, еще вчера, пока Ирена захлебывалась обидою! Вчерашние грубые выходки Игнатия были нарочными, он уже знал, что уйдет, и хотел на прощанье оставить по себе у своей юной жены самое дурное впечатление. Убить в ней всякую любовь и жалость к себе, прежде чем убьет себя.
Что касается любви, он преуспел в этом. Ну а жалость… жалость к этим разбитым мечтам, должно быть, вечно будет жить в ее сердце.
Прощай. Прощай!
Ирена шагнула вперед, склонилась, желая коснуться влажных, бледных рук, уже по-мертвому сложенных на груди, как вдруг Степанида резко наклонилась вперед, нависла над телом сына, словно черная птица:
– Не тронь! Не смей трогать! Убийца! Ты его сгубила! По тебе он руки на себя наложил! Кабы не ты, все пережил бы, смирился!
Ирену будто по сердцу раскаленным прутом ударили. Степанида сама не знает, что говорит. Лучше уйти поскорее.
– Какая жалость, что он сам распорядился своей жизнью, лишив такой возможности Булыгу!
Ирена повернулась на этот святотатственный голос, увидела Адольфа Иваныча – и даже покачнулась, внезапно вспомнив сон Игнатия. Сон сбылся!
– Впрочем, – продолжал управляющий, – умные люди говорят, что жизнь продолжительная обильна печальными впечатлениями. Так что, может быть, мальчишка оказался не так уж глуп. А ты что здесь делаешь? – повернулся он в сторону Ирены с выражением такой свирепости, что та невольно обернулась поглядеть, кто же тот злополучный, на кого сейчас обрушится гнев Адольфа Иваныча, однако позади никого не оказалось, даже Емелю будто ветром сдуло. Выходит, это хамство обращено к ней?!
Ох, как зачесалась рука дать ему увесистую пощечину! Но здесь, рядом с мертвым Игнатием, под ненавидящим взглядом Степаниды… Нет, она сдержит себя.
– Вы правы, – проронила глухо. – Мне здесь делать нечего. Угодно ли вам будет дать мне экипаж? Впрочем, я могу и пешком уйти.
– Пеш-ком? – раздельно повторил Адольф Иваныч. – Уй-ти? Как это – уйти? Куда?! А закон?
– Что – закон? – раздраженно воскликнула Ирена, однако Адольф Иваныч только ухмыльнулся в ответ своими влажными губами, а вместо него ответил Булыга:
