Виктория Холт - Шелковая вендетта
– И на чьей стороне ты, бабушка? Ты ведь родом из Виллер-Мюр?
– Моя религия – заботиться о тех, кого я люблю. Я принадлежу к той части человечества, которая больше любит людей, чем догмы. Возможно, я неправа, но меня никогда особенно не заботило, чьему Богу я поклоняюсь. Я знаю, что Бог един для всех, и он меня поймет.
– Я тоже так думаю, – сказала я. – И знаешь, я считаю тебя более примерной христианкой, чем те, кто на всех углах кричат о своей вере в Господа.
– Какие пошли у нас серьезные разговоры! А с чего мы начали? Ах, да. С Джулии. Надеюсь, что у нее все пройдет удачно и она найдет себе мужа, который понравится всем... и, в первую очередь, ей самой.
На некоторое время воцарилось молчание, потом она продолжила:
– Мне было очень интересно съездить с сэром Фрэнсисом на фабрику. У них теперь такие замечательные новые станки. Он очень гордится ими, но...
Я подождала, но бабушка молчала.
– Ты что-то хотела сказать, бабушка, – напомнила я.
– Ах, да... что сэр Фрэнсис немного... как бы это сказать... обеспокоен.
– О чем же ему беспокоиться?
– Есть кое-что. Я подозреваю, что бизнес процветает не так успешно, как раньше.
– Но ведь он очень богат. У него есть Шелковый дом... этот дом и столько слуг.
– И всех их нужно содержать. Дом, слуг, сыновей, дочерей и леди Сэланжер. У него очень много обязательств, ты не находишь?
– Все равно он должен быть очень богат, бабушка.
– Тот, кто многое имеет, многое и теряет.
– Неужели ты и вправду думаешь, что он волнуется из-за денег?
– Ну, полагаю, что, если завтра его бизнес прогорит, он все равно останется сравнительно богатым человеком. У него есть собственность, он сделал много ценных приобретений. Но он все-таки беспокоится о своем бизнесе.
Он намекнул, что скоро в страну начнутся большие поступления шелка. Это все еще эхо договора, подписанного в Фонтенбло. Видишь ли, у французских производителей всегда была хорошая репутация, и один только факт, что материал произведен во Франции, дает ему преимущество перед нашим.
– Он сам сказал тебе, что обеспокоен?
– Нет, но он подтвердил, что отчаянно нуждается в чем-нибудь новом... в открытии, что обрушится на покупателей как шквал... что-нибудь не очень дорогое, чтобы можно было привлечь разные слои покупателей, а не только elite[11]... что-нибудь совершенно особенное и очень дорогое для избранных... и более дешевый вариант для среднего клиента.
– И он сумеет это сделать?
– Моя дорогая Ленор, – первое, что требуется, – найти этот чудесный материал. Он думает, что во Франции тоже над этим работают, так же, как и люди у него на фабрике. Здесь идет настоящая гонка. Кто изобретет материал первым, тот получит на него право собственности.
– Так он беспокоится из-за этого?
– Я уверена, что его бизнесу требуется мощная поддержка. Иначе он может потерять все. Я так понимаю это. Сначала я думала, что он просто немного устал. У него покраснело лицо и сбилось дыхание... и он говорил со мной с большей горячностью, чем обычно. Mon Dieu! Ты слышала? Часы пробили полночь. Эти ночные разговоры, конечно, очень хороши, но мы не должны затягивать их до утра. Спокойной ночи, сокровище мое. Вскоре я уснула.
Это случилось двумя днями позже.
Мне показалось, бабушка знала, что этим все закончится. У сэра Фрэнсиса случился удар, – не очень сильный, от которого он должен был оправиться; к несчастью, это произошло вне дома.
Он был в это время в доме миссис Дарси в Сент-Джонс Вуд. Миссис Дарси пришла в ужас и немедленно вызвала доктора. Доктор нашел нежелательным перевозить сэра Фрэнсиса в таком состоянии, поэтому его оставили на несколько дней в доме миссис Дарси. Личный врач навещал больного там же. Послали за Чарльзом и Филиппом. Насколько проще все было бы, если бы это случилось с ним на Грэнтэм-сквер. Тот факт, что ему стало плохо в два часа ночи, породил массу слухов.
Чарльз сразу же взял бразды правления в свои руки. Он счел делом первостепенной важности без промедления перевезти отца на Грэтнэм-сквер. Наконец это было устроено, и все задышали свободнее, особенно, когда стало ясно, что сэр Фрэнсис поправляется.
Графиня высказалась на этот счет довольно откровенно. Дело в том, что она подружилась с бабушкой, а значит, и со мной тоже. Они много времени проводили вместе, обсуждая, что требуется для Джулии, и поскольку графиня согласилась, что ни одна портниха не сошьет таких потрясающих и в то же время элегантных платьев, как моя бабушка, между ними тут же установилось согласие.
Графиня заявила, что предпочла бы «ввести в общество» меня. Ей казалось, что во мне больше оригинальности, чем в Джулии. Джулия слишком явно проявляла свое желание понравиться. «Ей приходится прилагать слишком много усилий, – объяснила она, – и это сразу видно. Слишком стараться, чтобы понравиться кому-нибудь – грех, которого свет не прощает. Конечно, нельзя упускать возможность, если таковая представится, и нужно быть начеку, но следует притворяться при этом безразличной. Нелегко найти верный тон, но это единственный путь к успеху». И в этом отношении она считала меня способнее Джулии.
Со временем она стала настолько откровенной, что рассказала мне о себе; у нее была очень колоритная манера выражаться, которую вряд ли можно было ожидать от графини.
– Я родилась не для пурпурных одежд, – разоткровенничалась она однажды, – меня звали просто Далей Дорман. Во мне было нечто, неизменно привлекающее мужчин, особенно немолодых. Бывают женщины, которые нравятся молодым, бывают такие, которые нравятся мужчинам средних лет, а я была из тех, кто нравится старикам. Я выступала на сцене. Для таких девушек, как я – хорошеньких и с головой на плечах, это шанс. Граф обратил на меня внимание. Он внешне походил на утку, начинал впадать в детство... и был на целых тридцать пять лет старше меня. Но он любил меня до безумия, а мне очень хотелось, чтобы меня любили до безумия. Поэтому я вышла за него замуж... и десять лет была его нянькой. В общем, я его любила, я была... графиня, жила с моим старым графом в доме, почти таком же огромном, как Паддингтонгский вокзал, так же насквозь продуваемом сквозняками. Дом был не очень удобным и уютным, но мне нравилось быть леди. Потом он умер, и что мне осталось? Долги... долги... долги, и неизвестно откуда взявшийся кузен, которому достался дом. Что же касается меня, то я все еще была хорошенькой, даже в тряпье... насколько это возможно. Я стала осматриваться вокруг себя и думать, что можно предпринять. В конце концов, я была графиней Бэллэдер, а это само по себе уже немало. Поэтому я начала вывозить молодых девушек в свет и тем зарабатывать себе на жизнь. Мне удалось найти несколько хороших клиентов. У меня были свои взлеты и падения, и я рада этому. Я была просто Далей Дорман, которая умела задирать ноги не хуже других девчонок; и я была женою графа. Можно сказать, что я посмотрела на жизнь с обеих сторон. И мне это помогает. Я могу понять проблемы других людей. И я научилась одной вещи: никогда никого не осуждать и не обвинять, потому что мы всегда знаем только половину истории. Взять хотя бы сэра Фрэнсиса. – Она улыбнулась нам. – Он мне нравится. И я знаю, как обстояло дело. Хорошо, что все так обошлось. Но если бы он умер в постели этой женщины, то это подлило бы масла в огонь. Выход Джулии пришлось бы на время отложить. Конечно, теперь, после смерти Альберта, при дворе уже не так строго соблюдаются условности. Тот был ярым поборником строгой морали и любил перекладывать грехи отцов на головы их детей. Ее Величество не настолько сурова. Но если бы сэр Фрэнсис умер в постели любовницы, как бы мы сумели удержать прессу от обнародования такого пикантного факта? Да, это стало бы концом дебюта Джулии.
