Мэри Бэлоу - ПРОСТО ЛЮБОВЬ
– Все это очень напоминает мне Корнуолл, – сказала Энн. – Каждая миля береговой линии являет новое и совершенно иное великолепие. А если мы взберемся на эти скалы, то увидим другой пляж?
– Да, но они высокие и достаточно труднопроходимые, – предупредил он.
Энн засмеялась.
– Это звучит как вызов, – заявила она и двинулась к скалам.
Ему всегда нравилось забираться на скалы, хотя иногда, пока он смотрел на раскинувшуюся вокруг него панораму или изучал образовавшиеся во время высоких приливов и отливов лужицы в поисках моллюсков и другой морской живности, они оказывались окруженными морем с трех сторон. Сиднему нравилось бросать вызов самому себе, забираясь туда, где отсутствие одной руки и глаза, а также довольно слабое колено, делало все это трудным, даже опасным.
Теперь некоторые вещи были для него недоступны. Но им следовало быть совершенно невозможными для него, а не просто маловероятными. Лишь после этого, с болью убедившись в собственной слабости, он отказывался от них.
Живопись была одной из этих бесспорно невозможных вещей.
Скалолазание – нет.
– О, смотрите! – воскликнула Энн, когда они вскарабкались на скалу, намного выше уровня маленького пляжа, но еще не достаточно высоко, чтобы добраться до вершины. Она заметила кучку морских ракушек в заполненной песком ямке у своих ног и наклонилась, чтобы осмотреть и подобрать несколько из них. Положив одну ракушку на ладонь, Энн протянула к нему руку. – Разве можно найти что-то более изящное?
– Не могу себе представить, – согласился Сиднем.
– Разве природа не удивительна? – спросила Энн, присев на выступающую часть скалы и положив ракушки к себе на колени.
– Всегда, – согласился Сид. – Даже когда ее влияние бедственно для человека, который пытается контролировать ее или бросать ей вызов. Природа – самый прекрасный художник, который может сотворить нечто столь хрупкое и изящное, как эти ракушки.
Он тоже присел на скалу возле нее и посмотрел вниз на пляж. Как кто-то может желать жить вдали от моря, во внутренней части страны, когда можно жить здесь?
Какое-то время они сидели в тишине, солнце согревало их, а морской бриз охлаждал лица. Как прекрасно, подумал Сид, что с ним сейчас кто-то есть. И это ошеломило его: хотя у него и имелись друзья, жившие по соседству, он никогда не гулял и не выезжал верхом ни с кем из них. Когда бы он ни приходил сюда, он всегда был один – до сегодняшнего дня.
Но теперь он всегда будет помнить о том, что Энн Джуэлл была здесь с ним. Он запомнит ее такой, какой она была в это мгновение: края ее шляпки, слегка колыхавшиеся на ветру, ее изящную расслабленную позу, длинные тонкие пальчики, почти благоговейно касавшиеся ракушки. Будет помнить скалы, позади одного ее плеча, и море – за другим плечом, тень, более темную, нежели ее платье, то же самое платье, которое она надевала вчера.
Энн подняла голову и встретила его взгляд.
– Как это произошло? – вдруг спросила она.
Её вопрос можно было понять по-разному, но Сид точно знал, что ее интересует.
– Я был офицером, – тихо начал Сиднем, – во время войны на Полуострове.
– Да, мне это известно.
Его взгляд устремился вдаль.
– Это была пытка, – так же тихо продолжил он. – Я был на специальном задании со своим братом, и в горах мы угодили в ловушку, подстроенную французской разведкой. С нами были важные документы, и только у одного из нас была возможность доставить бумаги по назначению, если второй предпримет отвлекающий маневр и в результате попадет в плен к французам. Кит был уже опытным военным, а я нет. И он был моим командиром. Я решил стать приманкой добровольно, чтобы ему не пришлось страдать, отдавая мне такой приказ. Мы были в штатском.
И этот факт, конечно же, все менял. Если британского офицера берут в плен в мундире, то с ним обходятся как с военнопленным, то есть довольно сносно. Если же он оказывается без формы – его ждет самое дикое обращение.
Один из ее пальчиков погладил ракушку, которую она показывала ему.
– Им была нужна информация о Ките и его задании, – сказал Сиднем, – и всю последующую неделю они систематически пытались выбить ее из меня. Они начали с моего правого глаза, а потом стали продвигаться вниз по этой же стороне. Кит и группа испанских партизан спасли меня, когда мои мучители уже добрались до колена.
– Они продолжали пытать вас, – заговорила Энн, и это не было вопросом. – Значит, вы не выдали нужные им сведения, не так ли?
– Нет.
Ее пальчики сомкнулись вокруг всех собранных на коленях ракушек и сжали их в кулаке так сильно, что побелели костяшки.
– Вы невероятно храбрый человек, – тихо заметила Энн.
Ее похвала согрела ему душу. Сиднем ожидал услышать от нее нечто вроде: «Ах вы, бедняжка…». Это было бы обычной реакцией. Это была и реакция его семьи. Долгие годы Кит мучил и обвинял во всем себя.
– Скорее упрямый, нежели храбрый, – не согласился Сиднем. – Я был самым младшим из братьев. По сравнению с двумя своими шумными и решительными братьями – тихий и чувствительный. Я хотел что-то доказать, когда настоял, чтобы отец купил мне офицерский патент. Но иногда мы получаем больше, чем желаем, мисс Джуэлл. Мне выпала возможность доказать нечто, что я и сделал… Но при этом заплатил немыслимо высокую цену.
– Они должны гордиться вами, – сказала Энн. – Ваша семья.
– Это так, – согласился Сид.
– Но вы не остались с ними? – робко спросила она.
– Семья – замечательное образование. Я ценю свою семью больше, чем могу выразить это словами. Но у каждого из нас есть своя собственная жизнь, которую надо прожить, своя дорога, по которой надо идти и своя судьба. Вы можете представить, как моей семье хотелось оградить меня от всего и защитить, сделав мою жизнь такой, чтобы я никогда не испытывал боли, страха и ни в чем не знал отказа. В конце концов, я должен был освободиться от них и освободить их от себя, иначе мог бы впасть в искушение и позволить им сделать это со мной.
Энн раскрыла ладонь, высвобождая ракушки, и Сиднем, протянув руку, осторожно забрал их и положил в карман сюртука.
– У вас есть семья? – вдруг спросил он.
– Да, – тут же ответила Энн.
– О, тогда вы понимаете, что я имею в виду, – сказал Сиднем.
– Я не видела никого из своих родных вот уже более десяти лет, – призналась Энн.
Неужели она не говорила, что ее сыну девять лет? Связь между этими двумя фактами была более чем очевидна.
– Они отказались от вас?
– Нет, они простили меня.
Повисло молчание. Две чайки, громко прокричав над их головами, сели на скалы неподалеку от них и начали клевать то, что там нашли.
– Простили? – мягко переспросил он.
