Карен Рэнни - У дьявола в плену
Не в его силах было предотвратить смерть двадцати двух человек. Тех людей, которые доверили ему свои жизни.
Разве это не достаточная причина для ночных кошмаров?
Маршалл сидел в своем кресле и пил вино. Ночь, как обычно, будет очень долгой. Начнутся ли его видения в полночь, или призраки явятся раньше, лишившись двух предыдущих ночей? Он молил о сне, о нескольких минутах отдыха перед тем, как ему снова придется отбиваться от своих демонов.
Давина велела принести ей еду в свои комнаты. Она была твердо убеждена, что Маршалл придет к ней позже. Она приняла ванну, надушилась и села в гостиной ждать его. Но прошел час, и она поняла, что выглядит слишком явно ожидающей. Вместо того чтобы изображать живую картину, которая могла быть с успехом озаглавлена «Молодая жена в ожидании отсутствующего мужа», ей, возможно, лучше отправиться спать…
Когда часы на каминной полке пробили половину одиннадцатого, Давина поняла, что Маршалл не собирается приходить к ней сегодня. Она села в постели, подложив под спину подушки, и стала рассматривать розовый пеньюар, лежавший у нее в ногах. Может, надеть его и пойти поискать Маршалла? Но после вчерашнего ей не хотелось входить в его апартаменты. Что еще нового она узнает о своем муже?
В таком положении она просидела полчаса, чутко прислушиваясь к любому звуку за пределами спальни. Ее глаза привыкли к темноте, и она уже могла видеть, что луна вступила в свою последнюю четверть. Было недостаточно светло, чтобы различать очертания предметов, но было вполне возможно проследить за тем, как медленно проходит ночное время.
Недовольная собой и тем, что не может уснуть, она спустила ноги с кровати. Потом встала, зажгла лампу и осмотрела комнату. Все ее вещи были убраны. В местах, где войлок отошел от стен, был произведен предварительный ремонт. Когда она отдаст приказание начать настоящий ремонт, ей придется поискать место, где она будет спать. Она прекрасно понимала, что это место не окажется рядом с ее мужем. Чем бы ей заняться посреди ночи? Из-за того, что ей приходилось напрягать зрение, рукоделием она занималась редко. Время от времени она баловалась акварелью, но для этого нужен был солнечный свет, а не желтоватый спет газовых ламп, и она скоро потеряла интерес к этому занятию. Давина привезла из Эдинбурга свою библиотеку, но читать почему-то не хотелось. Она могла бы сходить в библиотеку Эмброуза, если бы знала, где она находится. К тому же если она начнет бродить по дому, то может наткнуться на миссис Мюррей, а этого ей совсем не хотелось.
Оставались дневники Джулианы Росс. Несколько минут она боролась с собой. Дневники не предназначены для посторонних глаз. Давина сама какое-то время вела дневник, но очень скоро от этого отказалась – ее жизнь, в сущности, не была такой уж интересной, чтобы описывать ее на бумаге. К тому же ей не хотелось делиться своими мыслями с теми, кто когда-либо, возможно, будет читать ее дневник.
В таком случае есть ли у нее право знать, о чем думал и что чувствовал другой человек?
Возможно, если она прочтет несколько страниц, то сможет решить, носят ли дневники личный характер или они более обыденны. Быть может, Джулиана не писала ни о чем более серьезном, чем о меню обедов или о работе в своем саду.
Давина отнесла лампу в комнату, которую она планировала сделать своей личной библиотекой. В воздухе стоял приятный запах свежеструганого дерева. Она открыла стенной шкаф. Дневники, как она и предполагала, стояли в хронологическом порядке.
Давина взяла две тетради из дальнего левого угла и, вернувшись в спальню, достала очки из ящичка прикроватного столика. После этого она поудобнее уселась в постели, накрылась простыней и приготовилась читать.
Тетради были в кожаных переплетах с золотым обрезом. Они напомнили Давине тетради, которые тетя Тереза привозила ей из Флоренции. Она осторожно открыла первую, чтобы не повредить корешок, немного потрескавшийся от времени.
На первой странице была зачеркнута надпись «Джулиана Магрив Эндрюс», а поверх нее красивым почерком было написано «Джулиана Росс».
«Неужели можно влюбиться вот так – сразу? Разве это может случиться в тот же момент, когда ты произносишь первое предложение? Боже милостивый, если это так, то со мной это случилось. Я влюбилась. Я влюбилась. Сказать еще раз? Я, Джулиана Эндрюс, влюбилась. Какое это чувство – любовь! Такое ужасное, мучительное и в то же время изумительное, чудесное и восхитительное.
Он сегодня сел рядом со мной, когда я была в саду. Я рисовала, а он меня нашел. Сначала я притворилась, будто не замечаю его. Я хотела казаться увлеченной своим занятием. А потом повернулась и увидела, что он смотрит на меня.
Эйдан. Какое чудесное имя! Мне кажется, что оно ему подходит. Эйдан. Это имя подходит к его темным волосам и к его улыбке. У него такая замечательная улыбка. И вообще необыкновенная манера держаться…»
Давина сидела в постели, подтянув к животу накрытые простыней колени и положив на них дневник. Она очень скоро забыла про мучившие ее угрызения совести по поводу того, что она читает дневник умершей женщины. Ее захватила история любви Джулианы.
Мать Маршалла была влюблена в своего мужа, но эта любовь, очевидно, была без взаимности. Об этом свидетельствовала одна запись во второй тетради.
«Он возвращается в Египет. Несмотря на то, что я уже на сносях, он уезжает. Когда я спросила его, почему он уезжает именно сейчас, он отвел взгляд и ничего не ответил. Неужели он не выносит моего присутствия? Неужели у меня такой отталкивающий вид, что он лучше уедет в Египет?
Он сказал, что вернется к тому времени, когда должен родиться ребенок. Но и он, и я знаем, что это неправда. Он вернется только тогда, когда захочет это сделать, а я буду рожать одна.
Сейчас мне хотелось бы ненавидеть Эйдана…»
Следующая запись была обычной и относилась к заморской специи, которая придала какому-то блюду, приготовленному поваром, особый вкус. Еще в одной записи Джулиана восторгалась растением, подаренным ей соседкой. Она нигде не пишет о рождении Маршалла. Лишь в конце дневника она упоминает о нем вскользь.
«Я хотела бы подарить Маршаллу брата или сестру. Но возможно, так лучше, если учесть, какие у меня были трудные роды. Однако он для меня такая радость! Зачем мне думать о другом ребенке, если у меня такой сын?»
Давина достала из стенного шкафа еще несколько тетрадей, а из них выбрала ту, которая была датирована 1857 годом. Джулиана умерла в 1862-м. Знала ли она, что ей осталось жить всего пять лет? Были ли в ее записях намеки на то, что она понимала, что с ней происходит?
В целом тон записей был радостным. Лишь в одной записи радости не чувствовалось.
